—   Как-как?
    —  Запятерье. То, что начинается за оценкой пять, за пять с плюсом — туда, 
дальше, выше... Страна, пространство,  измерение, сфера — условно,  вы 
понимаете. Между прочим, математик наш однажды не выдержал и поставил Клячко 
шестерку.
    __   9
    —  Да, это был скандал. Но по порядку. Имя его было Владислав,  Владик 
Клячко.  Но  по   именам  мы  друг друга,   как   и   нынешние   школьники,   
звали   редко,   в основном по фамилиям, кличкам да прозвищам. Вас как звали?
    —  Меня?.. Леви, так и звали. Левитаном, Левишни-ком, Левишкой еще иногда, 
но я обижался.
    —  А меня Кстоном, Пистоном, потом Котом, одна из основных кличек, потом 
Чижиком, Рыжим, хотя рыжим   был   не   более   прочих,   Митяем,   Митрофаном, 
Демьяном,   Кастаньетом,   Кастетом,   Касторкой...   Так много прозвищ было 
потому, что я был вхож в разные общества. А Клячко — был Клячко, ну и Кляча, 
конечно. Еще звали его с самого первого класса Профессором, а потом произвели в 
Академики. Сам же он в наших разбойничьих играх называл себя одно время 
Леонардо Подбитый Глаз.
    Наша дружба, как это часто бывает, основывалась на взаимной 
дополнительности;  отношения  балансирова-
    128
    ли между обоюдным восторгом и обоюдной завистью. Я завидовал его 
всевластному (по моему разумению) интеллекту, он — моей всеобъемлющей (по его 
масштабам) коммуникабельности. Он был для меня дразнящим светочем, пророком 
недосягаемых миров, а я для него — телохранителем, гидом и советником по 
контактам с ОБЫКНОВЕНИЕЙ. (Тоже страна такая, между пятеркой и единицей.) Я 
полюбил его отчасти за муки, он меня в некоторой степени за состраданье к ним, 
что, однако, ни в коей мере не мешало обоим мучить друг друга посильными 
издевательствами и изменами. С его стороны, правда, измены вынужденно бывали 
платоническими или символическими, не знаю, как лучше выразиться. Хорошо помню, 
например, как за мое увлечение Ермилой он отомстил мне Мопассаном — показал 
кое-что, а читать не дал: "Тебе еще рано" (дело было в шестом классе), а за 
любовь к Яське — внезапно вспыхнувшей томасоманнией и невесть откуда 
почерпнутыми идеями японских йогов ниндзя, о которых я до сих пор ничего не 
знаю. Как только я покидал его, устав от высокогорного климата, и спускался на 
отдых в Обыкновению, он находил повод меня морально уязвить, что давало повод 
его физически поколотить и тем самым вновь полюбить. И вот опять приходилось 
карабкаться вслед за ним, в Запятерье, до новой усталости и охлаждения, его или 
моего, и снова разрыв, и опять уязвление — таков был типовой цикл этой дружбы...

    Среднего роста, с прямым, как струнка, позвоночником, он был среди нас 
самый подвижный и самый замкнутый, самый темноволосый и самый бледный.
    Имел четыре походки. Одна — парящая, едва касаясь земли, на высокой 
скорости и без малейшего напряжения — неподражаемая походка, которую я пытался 
копировать, как и его почерк, и в результате остался с неким подобием. Вторая — 
прыгающая, враскачку, слегка карикатурная — так он ходил в школу. Третья — 
кошачья, упруго-угловатая поступь боксера (коснуться перчаток соперника, 
мновенно принять боевую стойку) — так подходил к книжным киоскам. И наконец, 
четвертая — плелся, словно увешанный гирями, чуть не приседая, почти ползя,— 
походка клячи, воистину.
    Нежные точеные черты лица, грустные глаза цвета крепкого  чая  делали  бы  
его  красивым,   если  бы  не
    5 В. Леви, кн. 2                          129
    ужасающая форма головы и чересчур резкая мимика глаз и бровей, от которой 
уже годам к двенадцати наметилось несколько причудливых морщинок. Кожа его была 
так тонка, что казалась прозрачной, и однако, когда его били, что случалось 
довольно часто, он умудрялся оставаться целым и невредимым: ни единой царапины, 
ни одного синяка, ни малейшего -кровоподтека никогда у Клячи не замечалось — 
очевидно, особая упругость тканей или повышенная иннервация... В телосложении 
были еще две особенности: крупные, не по росту, ступни ног — на номер больше, 
чем у классного   дылды  Афанасия-восемь-на-семь...
    —   Я  читал где-то, что,  чем  больше относительная длина стопы, тем 
больше объем оперативной памяти, странная   корреляция...
    —  Да, и длинные, чуть не до колен, руки, которым полагалось бы 
заканчиваться столь же крупными кистями; но кисти на тонких сухих запястьях 
были, наоборот, очень маленькие, хотя и крепкие, с гибкими тонкими пальцами, 
пребывавшими в постоянном легком движении,  будто ткали невидимую паутину. Эти 
беспокойные паучки  были ему равно  послушны  и  в изобретательском рукодействе,
 и в Лепке, и в рисовании, и в игре на рояле...
    —  А что такое было с головой, гидроцефалия? (Черепная водянка.— В. Л.)
    —   Нет. Череп крупнее среднего, но в пределах нормальной   величины,   
форма   только   была   неописуемо усложненной. Ведь нас в те времена класса до 
седьмого заставляли   стричься   наголо,   никаких  тебе   чубчиков, никаких 
таких  полубоксов...
    —  Нас тоже.
    —   Ну и вот, каждый, таким-то образом, имел возможность демонстрировать 
мощь своего интеллекта в виде доступных детальному обозрению черепных шишек. У 
Клячко эти шишки были какими-то невероятными: осьминог в авоське, атомный гриб 
— сплошные выпирающие бугры  и извилины. Уважительно изучали:   "Дай   пощупать 
  математическую";   выцеливали   из рогаток   —   мишень   искусительная,