взбалмошного упрямства. С ним всегда легко поладить и договориться. Вот и 
сейчас, я уверен, он не обидится, если узнает себя в этом портрете под другим 
именем, он поймет, что мне это надо, и этого довольно. Я не должен ему 
объяснять, что и себя при случае использую, что нельзя упускать экземпляры. А 
он экземпляр: классический кречмеровский синтонньгй пикник. (Сейчас расскажу, 
что это такое.) И притом он чертовски нормальный человек, настолько нормальный, 
что это иной раз меня раздражает, и я, причисляющий себя к средним по 
кречмеровской шкале, рядом с ним иногда чувствую себя почти шизофреником.
    — При этом ты недалек от истины, — острит он, или что-нибудь в этом духе. — 
Так что я там, говоришь, пикник?
    Когда он садится в кресло, это целая поэма, это непередаваемо, это 
очаровательно, это вкусно. Как он себя размещает, водружает и погружает! Но 
сейчас, квелый, он и садится не так.
    «Пикник» — это «плотный», «синтонный» — «созвучный». Плотный и созвучный.
    Конечно же, он толстяк, добродушный толстяк особой породы. Особенность 
породы состоит в чрезвычайной органичности, естественности полноты. 
Женщина-пикник — это пышка или пампушка. Такие толстяки толсты как-то не грубо, 
они толстые, но не жирные, тонкой фактуры. Даже при очень большой тучности 
пикник сохраняет своеобразное изящество, может быть, потому, что руки и ноги 
остаются сравнительно худощавыми — впрочем, не всегда, но у Мишки именно так. 
Голова объемиста, кругла, с наклонностью к лысине, шея коротка и массивна, 
широкое мягкое лицо с закругленными чертами. У пикников не бывает длинных, 
тонких, хрящевато-острых носов! А если нос такой — это уже не совсем пикник. 
Когда я увидел портрет Крсчмера, умершего несколько лет назад, я понял, кто был 
первым изученным экземпляром.
    Комплекция пикника крайне изменчива, он может быть даже худощав и все же 
оставаться пикником. Мой Мишка сбросил в армии 23 килограмма, то ли от 
напряжения, то ли от прибалтийского климата: ел он там раза в три больше, чем 
дома. Вернувшись, потерял аппетит, но за пару .месяцев восстановил свой центнер.

    Главная же причина столь странного изящества, несомненно, заключается в 
особого рода двигательной одаренности. Движения синтонного пикника округлы, 
плавны и согласованны, хотя в них нет мелкой точности. Он действительно легко 
несет свой вес: позы целесообразны, непринужденно меняются, осанка естественна, 
хотя, может быть, и недостаточно подобрана; речь хорошо модулирована, с 
разнообразными, выразительными интонациями (среди них немало превосходных 
артистов).
    Соответственный вид имеет и почерк — плавный, равномерный, слитный, с 
волнистыми линиями и закругленными буквами, с сильными колебаниями нажима: 
видно, что мышечный тонус меняется быстро и своевременно и вместе с тем 
чувствуется поток, единое, связное течение. Такой «циклоидный» почерк был у 
Баха, Гёте, Пушкина, Дюма-отца, Куприна...
    
    Ну и Мишка попал в эту компанию. Правда, у него в буквах чересчур много 
зазубрин и каких-то неоконченных хвостов, но этому легко найти объяснение: он 
учится на заочном, и у него вечно что-нибудь не сдано.
    Но что же такое в конце концов синтонность?
    Это сложное понятие и весьма важное. В общем-то никто толком не знает, что 
это такое, хотя синтонного человека определить легко. Кречмер, как и в другом, 
поступал тут сообразно собственному темпераменту: бросил отличный термин, чуть 
копнул и помчался дальше, а вы додумывайте.
    Психиатры обычно называют синтонными тех, с кем легко общаться. Такой 
человек легко настраивается на вашу волну или вы на его. Трудно понять, от чего 
это зависит, но в присутствии синтонного человека вы чувствуете себя легко, 
естественно, точно так же, как и он в вашем. Контакт будто на подшипниках, 
никакой напряженности, и даже вроде настроение улучшается. Вы только что 
познакомились, но он вас давно знает, а вы его, у вас понимание с полуслова и 
без всякой фамильярности, хоть за гладкостью этой может не стоять ровнехонько 
ничего.
    Может быть, это просто антитеза занудства. Предельная синтонность — это, 
кажется, и есть обаятельность. Впрочем, нет, обаяние — свойство иного порядка. 
Но это и не простая легкость, не быстрота реакции, а именно что-то лично 
направленное. Можно быть синтонным и в медленном, флегматическом темпе. 
Предсказуемость? Да, пожалуй. И именно приятного свойства. Какое-то особое 
ощущение взаимопонимания, может быть, и не соответствующее действительности.
    Так вот, Кречмер решил, что среди людей синтонных часто попадаются пикники, 
а среди пикников синтонные, хотя такое сочетание ни в коей мере не обязательно. 
И эти самые синтонные пикники часто имеют наклонность к циклотимии... Или так: 
родители, оба или один, яркие пикники, никакой циклотимии, но она 
прослеживается у потомков, хоть они и не отличаются пикническим сложением. Или 
у пикников рождаются не пикники, но до предела синтонные. Словом, какое-то 
тяготение. И опять непонятное.
    Что же мой Мишка?
    Дадим немного продольного измерения.
    В детстве он был худеньким, востроносым и не особенно добродушным; 
временами это был даже маленький дьяволенок; собрал, например, однажды ораву 
сверстников-первоклашек, чтобы отлупить «профессора» из своего же класса, 
который стал потом его любимым другом. Это был поступок, рожденный завистью: 
«профессор» был какой-то инакомыслящий, рисовал зверюшек.
    Класса с пятого, однако, Мишка начал быстро расти, толстеть и добреть.