такое стихийное эмоциональное невежество остается уделом многих, только на 
более высоких психических уровнях. Не понимают, что бьют движением, словом, 
молчанием. Жестокость по неведению.
    А вот этот понимает! Этот чувствует! У этого — острое удовлетворение муками 
жертвы, корчами, криками, конвульсиями, наслаждение властью маказующего... 
Тихо!.. Внимательно посмотрите: маленький палач вершит возмездие, он мстит мухе 
за то, что его унизили, не пустили, побили; сегодня муха — это парень, который 
отнял мяч во дворе, завтра — это отец, спьяну давший оплеуху, а послезавтра 
мухой будет очкарик из соседнего подъезда.
    Но и это еще не самое страшное. Это, в сущности, обыкновенно.
    Самое страшное — вон у того, который мучает просто так. Который испытывает 
удовлетворение не моральное, а физическое. Вот, вот... Этот испытывает 
сладострастие. Это палач по призванию, настоящий садист. У него извращено 
эмоциональное эхо: сигналы чужого ада подаются ему на рай. Что делать?
    ...Маленькие дурачки пошли вместе с этим гаденышем на чердак и повесили на 
проволоке кота, громадного, пушистого, и он дергался, бился, потом сразу затих; 
им было и жалко и интересно, а главное, стыдно друг перед другом и перед 
гаденышем показать какую-нибудь дрожь. А потом они разбежались, и всем, кроме 
гаденыша, стало муторно и захотелось побыстрее забыть... И вот один дурачок и 
вправду забыл и готов идти с гаденышем опять; другой забыть не может, но 
хорохорится и, назло самому себе, совершает новые жестокости, чтобы совсем 
задушить это жалящее эхо, из которого и происходит совесть.
    А третий, едва добежав домой, дает себе клятву: никогда больше, и спешит 
обратно, чтобы скорей снять кота. Но роскошный кот уже мертв, и он хоронит его 
и рыдает, а потом подбирает и выхаживает самых дохлых заморышей и кормит их, 
всех кормит и защищает, и никогда не охотится.
    ...Да, но ведь есть и те, кого уже изначально никакими силами к 
мучительству не склонить. Есть! Их мало, слишком мало. Кто они: ненормальные 
или сверхнормальные? Почему они готовы отдать все, тут же пожертвовать собою, 
чтобы оградить от мучений другое существо, слабое и беспомощное, даже не 
человека — щенка, цыпленка! Почему это для них такое острое, глубокое, животное 
наслаждение — кормить, удовлетворять, защищать? Кто их к этому  приохотил?
    Этого — добрый человек. А этого — никто, сам. Это антисадист. Он не. может 
мстить даже за смертельную обиду, хотя и не трус и не рохля и умеет драться. У 
него просто нет в этом никакой избыточности. Он приведет противника в состояние 
беспомощности и остановится, не воспользуется, не добьет. Напротив, подымет, и 
чаще всего на свою голову. Великодушие? Нет, если хотите, эгоизм. Побежденный 
для него уже не враг, ему уже стыдно за победу, ему больно за унижение, 
которому он подверг другое существо. Ибо у него все время сильно работает 
эмоциональное эхо, и чужой ад — всегда и его ад.
    ...Да, непредсказуема траектория чувств, и непостижимо пока таинство 
эмоционального резонанса. Полярности питают друг друга: самые жестокие бывают и 
всех нежней, фашисты часто сентиментальны. Некоторым, чтобы постичь добро, 
приходится пройти через мутный кошмар. Если допустить, что в некой абстрактной 
норме у человека всегда рождается какое-то эхо эмоций другого, какое-то 
сочувствие, то сколько всяких внешних и внутренних переменных определяют его .
судьбу: прозвучать ли ему во весь голос или заглохнуть тут же, за порогом 
сознания.
    Сколько бы мы ни рассуждали на этот счет, ничто не в состоянии помочь 
человеку, лишенному способности эмоционального предвидения эмоций Других людей. 
Это совершается только на месте, здесь и сейчас, в игре психического 
взаимодействия. Высший уровень этого процесса и составляет интуицию 
психотерапевта — вчувствование, или эмпатию. Это, пожалуй, искусство не мешать 
подсознанию. И хотя даже у гениальных интуиционистов неизбежны ошибки, думается,
 именно в этом человека никогда не заменит  никакая  машина.
    НЕЧТО О ВЗГЛЯДЕ (В дополнение к сказанному)
    
    Эскалатор. Удивительная ситуация, трудно привыкнуть. В толпе, на улице 
можно отключиться от лиц, смотреть в небо или под ноги, а здесь — никуда, 
плывут неостановимо. Сколько встреч и — это чудовищно! — никакого общения. Нет, 
неправда, вот кто-то оглянулся, оглянулись и вы. О, догнать бы, заглянуть бы в 
лица-мысли, лица-судьбы тех, что скрылись в тесноте на ступенчатом хребте.
    Долго, пристально, бесконечно смотреть друг на друга люди могут лишь в 
одном случае. Это очень редко. Обычно же глаза встретившись, по какому-то 
негласному уговору торопятся разойтись: задержаться немного, еще чуточку — и 
врозь, по делам, по магазинам, на потолок. И вообще избегают люди смотреть друг 
 другу  в   глаза.   Почему?
    Да просто некогда. Ни к чему. Нецелесообразно. А взору нужна подвижность. 
Фиксация — тяжелая нагрузка, насилие над вниманием — вызывает оцепенение, 
гипноз.
    Но почему так тягостен, так неудобен чей-то чужой, неотрывный взгляд, 
почему он чувствуется даже как бы спиной, почему вызывает недоумение, неприязнь,
 раздражение? Вам неуютно, хочется спрятаться, вас пронизывают, ощупывают...
    Хотя у некоторых животных взаимное созерцание тоже входит в ритуал любви, в 
основном оно не означает ничего хорошего. «Я тебя сейчас съем». — «А это 
посмотрим, кто кого». — «Посмотрим». — «Посмотрим».   Драматична   
психологическая   борьба, застывают друг против друга два петуха или два кота, 
— ситуация, напоминающая эпизод из из-зестного фантастического романа, где два 
гипнотизе-та, добрый и злой, вздувая на лбу жилы и обливаясь ютом, сцепляются 
взглядами в мертвой схватке: кто ;ого перегипнотизирует. Точно так ведут себя,