Сравнительный уют, сладковатый запах безнадежности. Деловая терпимость 
обслуживающего персонала. Если позабыть о душе, что в силу упомянутого запаха в 
данном случае довольно легко, то все ясно и очевидно: вы находитесь на складе 
психометаллолома, среди еще продолжающих тикать и распадаться, полных грез и 
застывшего удивления биологических механизмов. Некоторые время от времени 
пластично воспроизводят запечатленные некогда куски сознательного существования,
 отрывки жизни профессиональной, семейной, интимной, общественной; другие 
являют вскрытый и дешифрованный хаос подсознания, все то подозрительное, что 
несет с собой несложный набор основных влечений; третьи обнажают еще более 
кирпичные элементы, психические гайки и болты, рефлексы хватательные, 
хоботковые и еще какие-то. Это не старики и старухи, это уже что-то другое, 
завозрастное...
      Врач слабого отделения был созерцательным оптимистом. Что-то писал в 
историях болезни, за что-то перед кем-то отчитывался — то ли оборот койко-дней, 
то ли дневной койко-оборот, статистика диагнозов и т. п., но фактически не 
ставил своим больным никаких диагнозов, кроме одного: «Конечное состояние 
человека»; различиям же в переходных нюансах с несомненной справедливостью 
придавал познавательное значение. Доктор неистощимо любил больных и всех, за 
редкими исключениями, называл уменьшительными именами, как детей: «Саша», 
«Валя», «Катюша» (некоторые реагировали на свои имена, некоторые на чужие...). 
Себе он наметил угловую койку в палате, из окон которой виднелся прогулочный 
дворик с кустами то ли бузины, то ли рябины.
      Я возвращался в дежурку, чтобы пить чай, курить, (после этого иногда 
хотелось курить), болтать с медсестрой, читать и, если удастся, поспать, а если 
не удастся, поесть. Впрочем, когда как. Бывало и некогда: вызовы один за 
другим; бывало, что и ничего не хотелось... Забыл добавить, что я был тогда до 
чрезвычайности молод и увлекался живописью.
      ...Открой же глаза на все. Необязательно слушать каждый день похоронные 
марши, но нельзя любить жизнь без знания смерти. Оптимизм без постижения бытия 
есть мыльный пузырь, и когда он лопается, это опасно.
      Если ты врач, исследователь, любящий или художник (четыре чистейших 
состояния духа), смертная нагота человеческая тебя не смутит и не отвратит. 
Беспомощная даже при самых могучих формах — вот она, вот ее завершение. 
Па-тологоанатомический зал— первое посещение в медицинском студенчестве, первое,
 но не последнее... Хищные холодные ножницы с хрустом режут еще не совсем 
остывшие позвонки, ребра, мозги, железы... Помутневшая мякоть... Никаких более 
тайн, все видно, как при разборке магнитофона: все склерозы и циррозы скрипят и 
поблескивают на ладони, вон сосуд какой-то изъеден, сюда и прорвалось. 
Прощальная, искаженная красота конструкции, всаженная и в самые захирелые 
экземпляры...
      Я не испытывал ничего, кроме практической любознательности. Да, так все 
это кончается. Сегодня он, завтра я — ТАК кончается,  что  же по  сравнению  с  
этим  какие-то  мелкие несообразности?..
      Но ВСЕ ли кончается?
      Се ля ви, доктор
      
      Уважаемый В. Л.!
      Если все это для вас будет выглядеть как симптоматика заболевания, прошу 
не отказать в диагностике.
      Презираю природу и ненавижу тело. Презираю и ненавижу организм вообще и 
свой в частности. (...) Это какая-то зловещая ошибка или просто издевательство 
— помещение духа в этот животный маразм, в эту слизь. Чего стоит один только 
мерзейший кишечник, производитель зловоннейшего в мире продукта, чего стоит 
один только вход в этот урчащий змеевик — рот, эта дыра, полная гнили и 
стрептококков. Можно еще как-то вытерпеть тело ребенка, если он уже вышел из 
состояния, когда купается в собственных выделениях. Ребенок пахнет солнцем и 
свежестью. Но дальше, дальше!.. Осатанелое оволосение. Ноги, благоухающие 
заплесневелым сыром. Тошнотворная испарина дикорастущих подмышек. Душные 
джунгли, окружающие совмещенный санузел, где органы, изрыгающие отбросы, 
функционируют в одной упряжке с органами совокупления и размножения. И это 
называется цветением юности! Фантасмагория прыщей и угрей, скользкое сало, 
выползающее из пор, молоко, родственное поту, сперма, родственная молоку, 
гримасы и содрогания гнусной похоти. А дальше... А дальше распад. Прокисающие 
жиры, усыхающие белки, пухнущие сизые вены. Камни в почках и печени, грустный 
хруст одеревенелых суставов. Разлагающая работа нетерпеливой смерти, протухание 
заживо. Нечто дряблое, обвисающее, облезлое, волосатые бородавки у бывших 
красавиц. Неужели вы способны выносить зрелище пляжа?
      Се ля ви, доктор. Жизнь есть болезнь, но зачем? Некрасиво. Природа — враг 
самоусовершенствования
      (...) Вы спросите, а есть ли у вас цель, есть ли мечта. Отвечаю: Красота 
Духа. Но сначала надо освободиться от безобразия плоти.
      В. П.
      
      Ничего не скажешь, написано... Сначала надо освободиться от впечатления.
      В. П. сообщает в том же письме, что имеет незаконченное медицинское 
образование: не хватило выдержки, отвратило естество. Занимается ныне одной из 
окологуманитарных профессий. Физическое состояние оставляет желать лучшего. 
Одиночество и депрессия. Большая начитанность в области научной фантастики и 
философии. В стилистике письма чувствуется одаренность.