производит «профессиональную деформацию» личности. (Мне, правда, этот термин не 
нравится). А во-вторых, кроме фактора Икс, в призвании психотерапевта много 
значит еще некий кризис, поворотное переживание... Опять называю не совсем 
точно.
      Попытаюсь сказать иначе. В практическом человековедении никак не обойтись 
без метода, который один мой коллега назвал, по-моему, удачно, Методом 
Собственной Шкуры.
      Желательно, чтобы психотерапевт был человеком гармоническим, 
оптимистичным и здравомыслящим, хотя бы в рабочее время. Но человеком 
беспроблемным, благополучным ему быть нельзя. Есть глубокая закономерность в 
том, например, факте, что среди врачей-фтизиатров многие сами переболели 
туберкулезом. Разумеется, чтобы стать хорошим хирургом, вовсе не обязательно 
самому перенести все операции — вполне можно обойтись и без этого, но знать, 
что такое боль, хирургу желательно не только по учебникам. То же и для тех, кто 
имеет дело с болью душевной.
      Первый психотерапевтический опыт (осознавшийся как опыт значительно 
позже) мне довелось обрести около тринадцати лет от роду. Дружил с девочкой 
чуть старше меня, дочерью близких друзей семьи. Был влюблен. Она казалась мне 
самой красивой и умной на свете, самой-самой... Только вот грустная — почему?.. 
Лет с одиннадцати, несмотря на прекрасные способности, училась все хуже. Потом 
появились странности: то, уединяясь, о чем-то шепталась сама с собой и 
совершала необычные движения, то начинала вдруг неудержимо смеяться, непонятно 
над чем. Я принимал это как должное — как ее особенности; пожалуй, именно 
странности и заставляли сильнее любить... Но однажды я подслушал разговор 
взрослых: они говорили, что Лиля психически больна, что ее придется отдать в 
больницу. Прозвучало незнакомое слово: «шизофрения»... Не спал ночь, пытаясь 
додуматься, что же с Лилей теперь будет и как сделать так, чтобы ее не отняли. 
«Это все неправда... Все это глупости, она здорова, она просто не такая, как 
все, она лучше всех... Они ее не понимают, а она... Не может объяснить... А я 
объясню, я докажу...»
      Я помогал ей готовить уроки и видел, что со мной ей легче, свободнее, чем 
с кем бы то ни было, включая и ее родителей, и подруг, которые постепенно от 
нее отходили... Я представлялся Лиле чем-то вроде младшего брата и с 
прямолинейным простодушием допытывался, почему у нее плохое настроение, и что 
значат эти перешептывания и странные движения, и над чем она вдруг смеется... 
Отмалчивалась: пыталась что-то объяснить невнятными намеками...
      Наконец произошел между нами Великий Разговор. Взяв с меня страшную 
клятву хранить тайну, Лиля рассказала мне, что общается с некой Невидимой Силой,
 которая и заставляет ее проделывать эти вот странные движения, чтобы получать 
свидетельства послушания, чтобы не было худшего... Что она, эта Сила, все знает 
о ней и наказывает за множество грехов... Вкладывает в голову не ее, а 
посторонние и чужие, иногда очень скверные мысли, чтобы проверить... Что от той 
же самой Силы зависят некоторые особые ощущения...
      Как вы понимаете, тут уже открылось нечто чрезвычайное, ни на что из 
моего прежнего детского опыта не похожее. Я пришел к выводу, что Лиля пребывает 
в невероятнейшем заблуждении (слово «бред» в медицинском смысле мне было еще 
неведомо), что ее одолевают фантазии, сказки, в которые — уж это я знал по себе 
— так легко поверить, зажить ими, но ведь нельзя же совсем всерьез! А главное, 
их менять, менять надо почаще сказки, а то просто неинтересно!
      —   Если Сила действует на тебя, то почему она не действует на меня? Ты 
что, особенная?
      —   Не знаю.
      —   А я знаю: ты особенная. Ты слишком хорошая... Ты красивая... И 
поэтому воображаешь... черт знает что...
      —  Ты не знаешь моей мерзости.
      —   Знаю, знаю. Тебе хочется иногда, чтобы мама и папа... Чтобы все 
взорвалось, полетело... Тебе хочется иногда...
      —  Да-
      —   Ну и что? Мне тоже всего этого хочется, а никакая Сила не наказывает, 
очень ей надо.
      —   Может и наказать.
      —  А я не боюсь. Ну и пусть. Вот обругаю ее сейчас... Эй ты, Сила, 
такая-сякая, пошла ты туда-сюда!.. Вот видишь — и ничего!
      Так я старался ее переубедить. В другой раз:
      —   Слушай, а по-моему, эта Сила смахивает... на нашего завуча.
      —   Как? Чем?
      —   Ну, такая же... Настырная.
      —   Правда, немножко. (Смеется). Она даже говорит мамиными словами...
      Мы составили список пунктов, по которым Лиля должна была признать свои 
заблуждения, — но и я подписал несколько пунктов согласия. Это был компромисс. 
Невидимую Силу мы обоюдно признали простившей нас и временно не существующей. 
Соглашение торжественно закопали возле дома, в палисаднике, под кустом сирени.
      Я не осознавал, что веду психотерапию душевного заболевания, и, наверное, 
к лучшему: я верил в успех здравого смысла так горячо, что эта вера не могла, 
хоть отчасти, не передаться и Лиле. Усилия наши, а они были обоюдными, начали 
приносить плоды: Лиля повеселела, занятия пошли успешнее, странностей 
поубавилось. Навряд ли на нее оказали глубокое воздействие мои аргументы, но 
сама возможность разговаривать о тайная тайных, о том, что немыслимо доверить 
ни матери, ни подругам, ни докторам... Почему-то однажды мы ни с того, ни с 
сего поклялись друг другу ни за что не жениться и не выходить замуж до тридцати