Чуть ли не каждый месяц — новые препараты, плоды усилий химиков и 
фармацевтов, физиологов и клиницистов, а за ними стоят мучения и гибель сотен 
безымянных четвероногих испытателей.
    Олдзовская модель, обнажившая Рай и Ад, вошла в обиход нейрофармакологов. 
Через микроскопические пипетки, вставленные в мозг, крысы охотно производят 
химическое самораздражение Рая веществами, которыми лечат депрессивных больных, 
и... как ни странно, опять же адреналином. Да, еще разбираться и разбираться. 
Трудность в том, что между животными и людьми нет полного психохимического 
соответствия, лишь весьма приблизительное. С алкоголем как будто вес ясно: 
пьяные крысы становятся малочувствительными к адской стимуляции, зато, едва 
держась на четырех лапах, вовсю самораздражаются. Но вот морфин, весьма 
серьезный наркотик. В опытах на крысах, которые проводил Макаренко, морфин 
устранял и самораздражение, и адскую реакцию. Где аналогия человеческой эйфории 
этого явного преобладания Рая? Правда, и у некоторых людей морфин вызывает 
только апатию и сонливость. Аминазин, родоначальник «больших» успокоителей, 
действует на крыс так же, как и морфин: уменьшает и охоту к самораздражению. 
Тоже как будто полная аналогия тому безразличию, которое вызывает аминазин в 
клинике. Но ведь субъективное самочувствие человека под действием морфина и 
аминазина   различно...
    Пестрота пока и в самой клинике. Тот же аминазин на многих больных 
действует так, как и требуется: уничтожает страх, тревогу и напряженность, эти 
злостные производители бреда и галлюцинаций, дает приличное самочувствие, 
превосходный сон. Но у некоторых больных уже в первые дни, а у других через 
месяц-другой появляется «нейролептическая депрессия» — то с тревожным 
возбуждением, то с тягостной вялостью. Эффекты могут комбинироваться и сменять 
друг друга. Уже в типичном действии однократной дозы алкоголя отчетливо видна 
фазность: первоначальное легкое оглушение, потом возбуждение, дальше «развозит»,
 сон. Протрезвление, похмелье, отмашка маятника с раздражительностью и 
беспокойством. Может быть и иная последовательность, многое зависит и от того, 
в какую ситуацию попадешь в этом виде.
    Препаратов, дающих «чистый» предсказуемый эффект, практически нет; каждый 
из них имеет некий вероятностный спектр действия, и можно говорить лишь о 
статистическом преобладании каких-то его частей. Очевидно, у разных людей один 
и тот же препарат химически «притягивается» разными нейронными системами. 
Значит, существует и какой-то спектр психохимических индивидуальностей. Это 
очень вероятно, если вспомнить, что такие наследственно-популяционные спектры 
имеются почти по всем системам организма, например по биохимическим группам 
крови. Быть может, здесь вскоре найдут какие-то реальные аналогии. И тогда, 
прежде чем назначать лекарства, будут производить тесты на индивидуальную 
совместимость препарата с той нейронной системой, на которую нацелено действие.
    
    ГИМН СУХОМУ ВИНУ 
    
    Удивительное дело наука: организуют институты психофармакологии, созывают 
симпозиумы, пишут статьи и монографии, а сравнительным изучением действия 
различных концентраций этилового алкоголя занимаются почему-то частные лица, 
публикуя данные главным образом в милицейских протоколах. Между тем какой это 
грандиозный, многовековой, многонациональный психофармакологический 
эксперимент!
    Психохимия, видимо, влияет на человечество глубже и тоньше, чем мы привыкли 
себе представлять. Какую картину мы бы увидели, если бы мысленно вычеркнули из 
истории человечества наркотики и алкоголь? Это трудно представить, но можно 
предположить, что общая картина нравов отличалась бы от современной в той мере, 
в какой психика среднего трезвенника отличается от психики среднего пьющего. 
«Пиво делает людей глупыми и ленивыми», — заявил Бисмарк, правитель страны, где 
пива пьют больше, чем где бы то ни было. Что же сказать о странах, где 
употребляют менее разбавленный   алкоголь?
    Пропадает несметная масса исследовательского материала. Взять хотя бы типы 
умеренного опьянения: хотя все пьяные в чем-то здорово одинаковы и даже, как 
заметил Ильф, поют одним и тем же голосом одну и ту же песню, не бывает двух 
одинаковых пьяных. Один веселеет, другой мрачнеет, один становится общительным 
и болтливым, другой агрессивным, третий угрюмо замыкается, один обвиняет в 
своих несчастьях инстанции, другой бьет в грудь самого себя. Очевидно, и в 
опьянении проявляется индивидуальность, и психохимическая и 
социально-психологическая, и это так же верно, как то, что опьянение всякую 
индивидуальность стирает, превращая человека в одурело-одинокое животное.
    Малодейственность противоалкогольной пропаганды не более удивительна, чем 
самые низкие цифры алкоголизма в местах, где производят и пьют больше всего 
вина   (например,  в  Молдавии,  в  Грузии).  Но сухого.
    Наверное, мудрая вещь это сухое вино. Оно сполна дает то, что требуется от 
вина, но не более, если только нет повышенной или извращенной индивидуальной 
чувствительности. В нем соблюдена какая-то золотая середина. Спиться трудно, 
ибо надо слишком усердно и долго его пить, чтобы перейти меру. Оно не лишено 
полезных свойств и располагает к неспешному ритуалу застолья. Конечно, тут и 
традиции: уважающий себя кавказец не станет разливать в подъезде на троих и 
опохмеляться в автомате. Но главное, думается, все-таки в том, что сухое вино 
щадит эмоционально-тонусный маятник. В обычных дозах оно лишь слегка 
подталкивает его, быть может, даже тренирует на небольшие отклонения и саму 
тягу к алкоголю, как говорится, спускает на тормозах. Но только не у 
алкоголиков! Мудрость Пара-цельса «все яд и все лекарство, только доза делает