ином виде — сложенный ли, разложенный, никуда не денусь, даже если... Даже если 
она как-нибудь все же кончится. Но как же она кончится?.. Куда денутся эти 
звезды?.. А что за границей, где все кончается? Пустота?..
    Смерть не врет, я это уже понимал, и вот поэтому мне нужна была теория 
бессмертия. Повезло: поблизости не было психиатра.
    Года через полтора — увлечение математикой, новый взрыв. Едва не сошел с 
ума от радости, когда открылось, что я никак не могу существовать в 
единственном числе, что меня в бесконечном пространстве-времени бесконечное 
множество, и каждый из бесчисленных моих экземпляров лишь на бесконечно малую 
величину отличается от другого... Бесконечные двойники, бесконечный ряд, от 
почти копии до почти антипода. Я умираю, в ту же секунду умирает еще бессчетное 
количество «я», но зато в тот же миг такое же количество их рождается!.. Нас 
бесконечно много!.. Что значит смерть, если ты сознаешь себя частицей великого 
неуничтожимого Целого?..
    Грандиозную сию кашу никак не удавалось доварить, но я не хотел сдаваться...

    В. А!
    Зачем вам пишу? Не знаю. Захотелось поговорить, причуда, а у меня правило: 
ни от одной из причуд не отказываться, так что уж потерпите.
    Видели ли вы когда-нибудь Любопытного?
    Мне 79 лет. Не очень почтенный старец. Не отпустил бороды. Стригу 
по-спортивному свои два с половиной волоса. Не сгибаюсь. Это очень просто: сон 
без подушки, два^гри упражнения ежедневно, воображая, что поднимаешься по 
канату, заброшенному в бесконечность.
    Не получаю пенсии, чтобы поменьше есть и побольше работать. Работаю, чтобы 
не участвовать в общественной старости. Для этого же запретил себе погружаться 
в былое и думы. Видели ли вы когда-нибудь старичка, порхающего как мотылек?
    Я почтальон. Разношу телеграммы и бандероли, порхаю со своей палочкой, 
благо ни один любимый сустав еще не отказывает. Обожаю сломанные лифты. А 
раньше я был, кажется, кем-то вроде вас, не помню точно, забыл.
    На что ни посмотрю, все интересно и все смешно. «Впал в детство», — 
подумали вы. Может быть. Ничего не знаю. Ничего нет, кроме незначительной 
практики собственного существования. Кому это нужно? Мне меньше всех. Маленький 
опыт внимательного бесстрашия, может быть, что-то значит, но не знаю еще, что 
ждет меня за порогом, что же там такое, за этой замочной скважиной. Может быть, 
тоже смешно.
    Я давно уже потерял границу между ближним и дальним. Меня, кажется, кое-кто 
любит, я люблю почти всех, вы догадываетесь, как это утомительно. И я все-таки 
не такой болван, чтобы не понимать, что вечная жизнь в этом совершеннейшем из 
миров была бы пыткой, достойной Нобелевской премии по садизму. Глупое 
любопытство: «а что здесь еще покажут?» — мешает уволиться (да вдруг окажется, 
что только в запас).
    Что еще вам сообщить? Личная старость — прелестный возраст. Удивительная 
свобода. Если сохраняешь воображение, можно все себе позволять. Чем больше 
немощей и болезней, тем скорее пройдут. Совсем близко предел Тишины. Это и 
всегда было близко, только отворачивался. Ну а теперь поворачивают: хватит, 
хватит валять дурака.
    Кстати, простите за любопытство — верны ли слухи, что вы померли?
    В любом случае эти "позывные вас ни к чему не обязывают.
    N. N.
    Поздним вечером,
    чаще всего поздним вечером, где-нибудь в перелеске,
    подальше от запаха человечьего, или где-нибудь на берегу,
    где с тобой мы бывали, а ветер приметы стер, я развожу костер.
    Письма старые жгу.
    Старые письма, открытки старые с чудесами чистописания, словно мумии 
сухопарые, рассыпаются от касания.
    Письма старые, старые письма,
    они старыми были, когда и не родились мы.
    Да и много ли времени нужно, скажи на милость,
    чтобы дерево высохло и надломилось,
    чтобы взять да и постареть,
    а потом...
    Старые письма, как люди старые,
    одеваются по-осеннему.
    Старые письма, как песни старые,
    забываются,
    но не всеми.
    Письма старые жгу. Как много их. Я сначала сижу, не трогая,
    ЖДУ.
    не двигаясь, не выплескивая из рюкзака. Я костер развожу
    сперва мысленно,
    чтобы не заплясала рука...
    Но пойми же, чудак, нету смысла хранить старые, совсем старые письма. Для 
чего им лежать? Кто-то вынет, полюбопытствует и опять
    в ящик затиснет... Да и много ли проку, скажи на милость,
    от прапрадедушкиного письма? Кое-где даже правописание устарело весьма.
    Сплошняки пожелтевших пролежней.
    Ежели истрепаться
    вот так, до истаиваиия мозговой резьбы, обнаружатся отпечатки пальцев