неуравновешен, другой подвержен тяжелым депрессиям. Интересы значительно 
различались, интеллектуальные уровни относились как один к полутора, то ли в ее,
 то ли в его пользу, неважно. Главное — это был тот случай, когда счастье не 
вызывало ни малейших сомнений. Счастье было   ими   самими.
    Вы спросите, в чем же дело, что же это за уникальный случай?
    Они умерли вслед друг за другом, почти как по-писаному — в один день. 
Называть имена не имеет смысла. Что же до сути, то здесь кое-что подытожить 
пробовал.
    Забота о духе. Не о загробном существовании, нет, исключительно о земном. 
Можно было бы сказать и «забота об отношениях», но к этому не сводилось. Скажу, 
пожалуй, еще так: у них была абсолютно четкая иерархия ценностей, точнее — 
святыня, в которой абсолютно взаимным было только одно...
    Такие вопиющие безобразия, как пустой холодильник, не-пришитая пуговица или 
невымытая посуда, обоих волновали в одинаково минимальной степени, а такие 
мелочи, как нехватка хороших книг или музыки, — в одинаково максимальной. 
Каждый хорошо понимал, что второго такого чудака встретить трудно, и поэтому 
они не боялись проклинать друг дружку на чем свет стоит. В доме можно было 
курить, сорить, орать, сидеть на полу, тем паче что стул был один на троих. У 
них жили собаки, кошки с котятами, черепаха, сто четырнадцать тараканов, 
попугай и сверчок. Могу прибавить и такую подробность: в физическом отношении 
они не составляли даже и отдаленного подобия идеальной пары и относились к 
этому с преступнейшей несерьезностью.
    Юмор. Не то чтобы все время шутили или рассказывали анекдоты, скорее, 
просто шутя жили. Анекдоты творили из собственной жизни. Смеялись негромко, но 
крайне инфекционно и, по моим подсчетам, в среднем в тринадцать раз превышали 
суточную норму на душу населения.
    Свобода. Никаких взаимообязанностей у них не было и в помине, они этого не 
понимали. Никаких оценок друг другу не выставляли — вот все, что можно сообщить 
по этому пункту.
    Интерес. «Как себя чувствуешь?», «Как дела?», «Что у тебя нового?» — 
подобных вопросов друг другу не задавали. Будь он хоть за тридевять земель, она 
всегда знала, в каком он настроении, по изменению своего, а он понимал ее 
намерения по своим новым мыслям. Интерес друг к другу для них был интересом к 
Вселенной, границ не существовало.
    Игра. Всю жизнь, жадно, как дети.
    Когда она была молодой учительницей и теряла терпение с каким-нибудь 
обормотом, то часто просила его после краткого описания сыграть этого обормота 
— личность актера и персонажа, как правило, совпадали. Менялись ролями, 
выходило еще забавнее. Ученики часто ходили к ним в дом, устраивали спектакли...

    У них гостило все человечество, а кого не хватало, придумывали. К ста 
пятидесяти семи играм Гаргантюа еще в юности добавили сто пятьдесят восемь 
собственных.
    Они играли:
    в Сезам-Откройся, в Принца-Нищенку, в кошки-мышки, в Черных собак, в 
Соловья-Разбойника, в черт-возьми, в рожки-да-ножки, в катись-яблочко,
    в Дон Кихота и Дулъсинею Тобосскую, нечаянно вышедшую замуж за Санчо Пансу, 
в кашпган-из-огня, в не-сотвори-кумира, в абракадабру, в Тристан-Изольду, в 
обмен душами,
    в Ужасных Родителей Несчастных Детей — в наоборот, переставляя эпитеты, в 
задуй-свечку...
    Они ссорились:
    как кошка с собакой,
    как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем,
    как мужчина с мужчиной,
    как женщина с женщиной,
    как Буратино с еще одним Буратино,
    как два червяка, как три червяка, как четыре, пять, шесть, семь червяков, 
только что прибывших из Страны Чудес,
    как два носорога, считающие себя людьми,
    как Ромео с Джульеттой в коммунальной квартире,
    как двое на качелях,
    как двое в одной лодке, считающие себя собаками, которые считают себя 
людьми,
    как два дебила, заведующие одной кафедрой,
    как два психиатра, ставящие друг другу диагнозы...
    И тому подобное, и так далее, а ссориться как муж и жена им было некогда.
    В. Л.
    Как попросить принести воды
    «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья 
несчастлива по-своему»... Видимо, со времен Льва Толстого, когда он писал это в 
«Анне Карениной», что-то перевернулось. Сколько ни вглядываюсь, вижу обратное: 
непохожесть счастья, совершеннейшую его своеобычность от случая к случаю, 
неповторимость, равную гениальности, — и стереотипность несчастья. Клише. 
Несчастливые семьи излучают, сдается мне, одну и ту же волну, одинаково пахнут. 
Если навести лупу, можно, конечно, в каждой грустно-стандартной истории 
отыскать уйму диковин или заметить и невооруженным глазом нетривиальность кое 
каких извилин; бывают и феноменальные казусы. Но в основном потрясающее 
единообразие, типовых вариантов не многим больше, чем в бюллетене по обмену 
жилплощади.