Был у меня больной К-в с циркулярным психозом. В промежутках между 
приступами — спокойный, скромный, благожелательный человек, деловой, честный, 
несколько педантичный. Очень хорошо справлялся с работой инженера кожевенного 
предприятия. Верный муж и отец, заботливый семьянин, даже чрезмернб заботливый. 
Увлечение — починка старых часов. Весь дом у него был завален этими часами. Из 
странностей, пожалуй, только одна: не терпел собак, боялся и ненавидел, хотя 
никогда никаких неприятностей они ему не доставляли.
    Но эта странность не такая уж редкая. Это был его канализационный объект. Я 
без удивления ознакомилась с исследованиями, показавшими, что страх, злоба, 
ненависть, равно как и весь спектр чувств противоположного знака, имеют две 
тенденции: безгранично расширяться, переносясь с объекта на объект, и, наоборот,
 суживаться, канализоваться, находить объект ограниченный, но зато надежный... 
Я еще не встречала человека без «объекта», хоть самого безобидного и 
малозначащего, как в том, так и в другом направлении. У нашего лагерного 
надзирателя, тупого садиста Шуберта (не тем будь помянут любимый однофамилец), 
был неразлучный друг, громадный красавец кот по имени Диц, ходивший за ним по 
пятам, как собака. Не знаю, так ли было на самом деле, но наши были уверены, 
что Шуберт подкармливает кота человечьим мясом, и ненавидели пуще хозяина. В 
один печальный день Диц внезапно издох. Болезнь К-ва началась с двадцати восьми 
лет, спровоцирована нетяжелым алкогольным отравлением на свадьбе у друга. Ни до 
того, ни впоследствии никогда не пил. Протекала 15 лет, с нерегулярным 
чередованием маниакальной и депрессивной фаз. На пиках возникало бредовое 
состояние с одной и той же фабулой, но с противоположными эмоциональными 
знаками. А именно: больной начинал считать себя Гитлером. На кульминациях 
маниакала, многоречивый, возбужденно-говорливый, являл собой карикатуру на 
бесноватого прототипа (который, впрочем, и сам был карикатурой на себя). 
Вставал в те же позы, злобно выкрикивал бредовые приказы, «хайль» и тому 
подобное, швырял, крушил что попало, набрасывался на окружающих.
    На выходе, в ремиссиях, обычное «вытеснение». Понимал, что перенес 
очередной приступ болезни; говорил, что плохо помнит бред, дичь, которую нес, 
не хотел помнить.
    В депрессиях, начиная с какой-то критической глубины, — та же роль в 
трагедийном ключе. Сидел неподвижно, опустив голову. Признавал себя величайшим 
преступником, шептал о своих чудовищных злодеяниях. Требовал жесточайшей казни 
и вечных пыток. Совершал попытки самоубийства. За последней не уследили...
    Меня, как вы понимаете, его гибель потрясла вдвойне. Всю мою семью убил 
Гитлер, я этим зверем сожжена. А тут — ни в чем не повинный, с душой, 
искореженной болезнью, вывернутой наизнанку... Война его обошла, но в какой-то 
мере и он стал жертвой Гитлера, его патологическим отзвуком. Фабула характерна..
. Что такое Гитлер? Незаурядная вариация неуравновешенной заурядности.
    ...И вот странно: со времени, когда я узнала К-ва и два его потусторонних 
лица, я почему-то привязалась к нему, полюбила больше всех остальных больных. 
Не выходил из головы; на дежурствах — первым делом к нему. А после его кончины 
что-то непредвиденное случилось с моей душой...
    Может быть, для вас это прозвучит неубедительно или дико, но я освободилась 
от ненависти. Я ПРОСТИЛА ГИТЛЕРА. Ненавижу не фашистов, а фашизм. Более того, 
чувствую себя виноватой в том, что в мире есть такая болезнь.
    И это притом, что, встреть я сейчас живого Гитлера, приговорила бы его к 
вечным пыткам.
    Коллега, вы можете это ощутить?..
    Я поняла, я поняла... Страдание есть наша природа и способ осуществления 
человеческого призвания. А сострадание — вторая природа, ведущая в мир, где не 
будет вины, а только бесконечное понимание. Обвиняю обвинение. Ненавижу 
ненависть.
    Мир спасет не судья, а врач.
    N.N.
    О чем думают эти двое, бредущие по парку обнявшись?
    Молча, растворившись друг в друге...
    Так тихо, по кромке вечности, могут брести лишь те, кому все равно, 
вертится ли Земля.
    Они попали в свое Всегда.
    ...Они шли, а над ними кто-то летел.
    «Любящие, я люблю вас... Слушайте, это важно... Любящие, я люблю вас», — 
шепнул Летящий.
    Они не слышали.
    Летящий знал это, но не мог их оставить.
    Они готовились начать все с Начала. Они уже начали — с Начала Начал, но о 
том не ведали. Они пребывали в точке новорожденное™ — на пересечении измерений, 
где нет ни прошлого, ни будущего. Они ни о чем не думали.
    «Дети мои, дети... Как же вам дать понять... Вам придется выпасть отсюда в 
смерть...»
    Они опустились на скамью. Он парил над ними, неслышимый и невидимый.
    За деревьями, совсем близко, зависла горячая золотая боль.
    Закат,
    остановись!.. Опять пожар,
    и мчится зверь
    на миг, смертельно сладкий,
    артерию сопернику зажать
    в последней схватке.
    Вот вспыхнул шерсти обагренный клок...