—   Разуме...
—  А зачем БэПэ пить с тобой эту дрянь?
—   Ну...
—  Этому покалеченному облезлому псу уже нечего терять, он одинок и устал от 
жизни. Что ему еще делать на этом свете, кроме как трепать языком, изображая 
наставника. Алкашей пользует, ну и сам... Примерно так, да?
—  Будь добр, подойди вон к тому пригорку... Лих-тенберг, «Афоризмы», в 
бело-голубом супере. Открой страницу 188. Первые три строки сверху. Прочти 
вслух. И погромче, БэПэ плохо слышит.
—   КНИГА ОКАЗАЛА ВЛИЯНИЕ, ОБЫЧНОЕ ДЛЯ ХОРОШИХ КНИГ: ГЛУПЫЕ СТАЛИ ГЛУПЕЕ, УМНЫЕ 
УМНЕЕ, А ТЫСЯЧИ ПРОЧИХ НИ В ЧЕМ НЕ ИЗМЕНИЛИСЬ.
—  Замечено, а? (Голос понизил.) А ведь это всерьез и для всех времен, для 
всего. И речь именно о хороших, заметь. Скажи, если это верно — а это верно, — 
какой смысл писать хорошие книги?..
—   Если верно... Пожалуй, что никакого.
—  С другой стороны: книги вроде бы и пишутся для того, чтобы глупые люди 
умнели хоть чуточку, а прочие изменялись. А?..
—  Вроде бы для того.
—  Дураки, для поумнения коих предназначены книги, от книг дуреют. Значит, 
дураки их и пишут?

скяозияк
176
—  Логично, Боб, дураки. Ну, давай за них...
—   Погоди. Умные — мы о них забыли. От хорошей книги умный умнеет. Это 
что-нибудь значит?
—  Умнеет, значит. Все больше умнеет.
—  А дураки все дуреют, все глубже дуреют. От хороших книг, стало быть, между 
умными и дураками все более увеличивается дистанция — так или нет?
—   Выходит, что так, — промямлил я, уставясь на бутылку. Дистанция между мной 
и ею увеличивалась уже нестерпимо.
—   Какой вывод?..
—  От хороших книг жизнь осложняется.
—   Емко мыслишь. Напишем с тобой вместе книгу «Как понимать дураков»?
—  Да их нечего понимать.
—   Ну ты просто гений, нобелевскую за такое. Теперь пора. Выпьем за дураков. 
Согласен?.. По-дурацки и выпьем. Возьми-ка, друг, сосуд счастья обеими лапками. 
Теперь встань. Смирно. Вольно. А теперь вылей. ВЫЛЕЙ!
От внезапного громового рыка я едва не упал.
—   Кр-р-ругом марш! В сортир-р-р! По назначению! Без промежуточной инстанции!..
 Подержи немного вверх дном... За здравие дураков. Спускай воду. Брависсимо! 
Доброй ночи....
Никогда больше не видел у него дома спиртного.
Позже некто Забытыч, тоже фронтовой инвалид, рассказал мне, что Боба пьяным не 
видывали и в той завсегдайской рюмочной. Затмения, случавшиеся с ним, имели 
другую природу. Батя-Боб, объяснил Забытыч, держал разговоры, а к разговору 
штой-то должно быть промеж людёв, к чему прикладаться, ну?

ГЛА&А 1. КАЛГАН
179
О пошлости, она же инфекция обыкновенности (...) Стыдно мне обращаться с тобой 
как со щенком, в эти моменты обнажается и моя слабость, но что же еще 
придумать?
Твое духовное тело еще не образовалось, а мое физическое уже не дает времени 
для размышлений. Иногда кажется, что у тебя вовсе нет кожи. Ты уже почти 
алкоголик... Болезнь выглядит как инфекция обыкновенности — пошлость, говоря 
проще; но язва глубже... (...)
Из записей Бориса Калгана
космическое неудобство
—  Винегрет в голове, бессмыслица. Не учеба, а мертвечина. Ну зачем, зачем, 
например, все эти мелкие кости стопы?.. (Я осекся, по глаз Боба одобрительно 
потеплел.) На пятке засыпался, представляешь? Все эти бороздки, бугорки, связки 
и все по-латыни!.. Я бы стал педиатром или нейрохирургом, а ортопедом не буду. 
За одно медбратское дежурство узнал больше, чем за весь курс. А еще эта 
кретинская политэкономия, а еще...
—  Выкладывай, выкладывай, протестант.
—  Девяносто девять процентов ненужного! Стрелять надо за такое образование!..
—  Подтверждаю. Шибильный кризис.
—  Чего-чего?..
—  Говорю: каким чудом еще появляются людики, что-то знающие и умеющие?.. 
Извини, антракт...
(Проплыл, как ледокол, сквозь книжный архипелаг. Туда и обратно. Под сквозняком.
)

СКРОЗЛЯК
160
—   Вон сколько насобирал консервов. (Желтый глаз Боба бешено запрыгал с книги 
на книгу.)
—   Иногда думаю: а что, если это финальный матч на первенство вселенной между 
командой ангелов и бандой чертей?.. А может быть, хроника маленького