время с тобой, а ты с нами, мы о тебе думаем, мы тебя любим...
        Это нам, взрослым, кажется, что походить в садик годика три, ну год - 
не долго и не страшно. Все обеспечено, контроль полный... Это нам даже не 
кажется - знаем: не так. Вранье это, самообман наш, которым прикрываем свою 
вину перед ребенком...
        Трехлетняя (возьмем в среднем) детсадовская пора жизни ребенка по 
истинной, внутренней продолжительности - ничуть не меньше, чем 
десяти-одиннадцатилетняя школьная. И гораздо значимее, чем, скажем, время 
пребывания в армии или в институте. В первые годы жизни каждый кусочек времени 
вмещает в себя столько переживаний, столько развития и препятствий ему, столько 
памяти и душевных ран, столько беззащитности, столько жестокой тупости 
взрослых!..
        
        У меня двое детей, и насильно никого из них я не кормила. Но вот моя 
младшая пошла в садик, в подготовительную группу. Каждое утро начинается со 
слез: «Ее пойду в садик, меня там силой заставляют есть, когда не хочу, и пить 
кофе и какао!» (Она их не любит.) Я устала уже каждое утро ее уговаривать. 
Попросила садовскую няню не кормить дочку, если она не хочет, а она в ответ: 
«Должна есть. Что положено, то и будет есть. Глядя на нее, и другие не едят». 
Доктор, может быть, я не права? Анна.
        
        Анна, конечно, права, а детсадовская няня заслуживает увольнения. 
Насильственное кормление в яслях и садах наносит детям жестокий вред, просто 
преступно. Нельзя насиловать организм, психику и душу ребенка, даже если он 
подает неудобный пример...
        «Детский сад приносит детям огромную пользу», - с убеждением пишет 
доктор Бенджамин Спок.
        А уж насколько легче, свободней и спокойней родителям... Надо только, 
говорит Спок, набраться решимости и потерпеть первые два-три месяца, пока 
ребенок в садике приспособится и привыкнет. Конечно, первое время может и 
плакать, и сопротивляться, протестовать. Первый год и болеть будет чаще... 
Ничего, все это нужно для последующего приспособления к жизни в школе и на 
работе, для социализации - жизни в обществе себе подобных. И болезни нужны для 
выработки иммунитета.
        Так-то оно так, но...
        Дневниковая запись моей мамы свидетельствует, каким был первый месяц 
моей жизни в детском саду. После этого месяца ей отдали меня обратно со словами 
«ваш ребенок дефективный, ничего не хочет, ничего не умеет». И мама с ужасом 
увидала, что ее солнечный мальчик, белокурый кудрявый живчик, говорливый шалун, 
крупный, здоровый, отлично развитый, запоминавший наизусть с одного чтения 
целые книжки, превратился в скрюченного рахитичного идиотика, апатично 
сидевшего, уставясь в одну точку. Ни слова не говорил, писался под себя, чего 
не было уже после четырех младенческих месяцев... Депрессивный ступор, сказал 
бы я-психиатр сегодня.
        Это, правда, было учреждение отнюдь не из тех, что выбрали бы 
сегодняшние родители, даже безденежные: садик интернатного типа, голодных 
военных лет, в жарком эвакогороде Самарканде. Мама вкалывала на трудовом фронте,
 и через неделю, едва оправившегося, отдала меня в этот депрессадик опять...
        Моя память утопила эти суровые времена, как и многие последующие, в 
Колодце Утешительного Забвения... Но три-четыре вспоминательных картинки 
остались.
        ...Длинный стол, заваленный грязными алюминиевыми тарелками, ложками... 
Кончился обед, все ушли из-за стола, я один копошусь, пытаюсь найти 
какие-нибудь объедки... Я не наелся, я хочу есть, дико, зверски хочу есть, съел 
бы целый мир... Воспитательница: «И тебе не стыдно?» Ребята смеются...
        ...Огромное палящее солнце над головой. Адское жжение снизу: босые мои 
ноги (тогда еще ножки) поджариваются раскаленным песком. (Территория садика 
была за чертой города, куда подступала пустыня, тень давали только редкие 
посадки акаций и грецких орехов. Спелые орехи валялись прямо под ногами 
вперемешку с черепахами и скорпионами.) Я затерял где-то свои сандалики, сам 
виноват, а может, кто-то стащил... Что делать, как от пытки спастись?! Плюхаюсь 
на попу, задрав ноги вверх, но и попа начинает поджариваться. Меж тем группа 
строем куда-то идет, воспитательница строго окрикивает: «Вставай!»... А я не 
могу ни подняться, ни объяснить, что со мной, дыхание перехватило, язык не 
слушается...
        ...Но страшнее всех картинка самая первая: меня оставляют. Удаляются 
уводимые в неизвестность брат и сестра... Спина и вполоборота лицо уходящей 
мамы...
        Чужое вокруг все, незнакомое, все сереет, чернеет, ужас беспомощного 
одиночества, предательство бытия...
        Знаю теперь - это переживание не сверхобычно, не уникально нисколько. 
Травму такую получает каждый малыш, впервые на неопределенное для него время 
(для маленького и полчаса - почти вечность) внезапно оставляемый в резко чужой 
обстановке - да, каждый, даже предупреждаемый заранее...
        Удар, сравнимый с ядерной бомбежкой, наносится по древнейшей 
психогенетической программе ребенка, почти со стопроцентной вероятностью 
предусматривающей возможность его выживания в первые годы жизни только в среде 
СВОИХ - в родительской семье или в разновозрастной стае родственников, 
достаточно малочисленных и постоянных, чтобы всех их, еще не отрываясь от 
матери, запомнить в лицо.