ренний всегда сознается, что подобным признанием  он
имел в виду возвысить Вагнера.  В признаниях других  людей мы чувствуем, что
человек имел в виду как  раз обратное. Отсюда мы  видим, что человек может о
себе сказать очень много такого, что ему крайне неприятно слышать от других.
     Где  же  источник этого чувства,  которое свойственно даже людям, низко
стоящим? Он находится  в сознании,  может  быть, даже очень неясного, своего
"я",  своей  индивидуальности,  которая чувствует  себя стесненной подобными
определениями. Этот протест есть зародыш всякого возмущения.
     Как-то  нелепо с одной стороны  признавать Паскаля  и  Ньютона великими
мыслителями, а с другой стороны приписывать им целый ряд самых бессмысленных
предрассудков, с которыми "мы"  давно уже  расстались.  Действительно ли  мы
ушли уже так далеко от того времени  со всеми нашими электрическими дорогами
и эмпиричесими психология-ми? Неужели,  действительно, культура (если только
существуют культурные ценности) измеряется состоянием науки, которая  всегда
имеет  характер  социальный,  но  не  индивидуальный, числом  лабораторий  и
народных  библиотек?  Является  ли культура чем-то  внешним  по отношению  к
человеку, не лежит ли она прежде всего в нем самом?
     Можно, конечно, ставить себя  выше Эйлера, величайшего  математика всех
времен,  который говорит: "То,  что  я делаю в настоящий  момент, когда пишу
письмо, я делал бы совершенно  так же, если бы находился в теле носорога". Я
не берусь защищать эту  мысль Эйлера,  она очень характерна  для математика,
художник  никогда ничего  подобном  не  сказал бы.  Тем не  менее, я  считаю
глубоко  неосновательным   видеть  в  ней   один  только  смешной  курьез  и
оправдывать  Эйлера  общей "ограниченностью его времени",  не дав себе труда
понять содержание этой мысли.
     Итак, невозможно  обойтись  без  понятия  "я" в  психологии, по крайней
мере, по отношению к мужчине. Приходится, правда, сомневаться, совместимо ли
это понятие с номотетической психологией в Виндельбандовском смысле, имеющей
своей  целью   установить  определенные  психологические   законы.  Но   это
обстоятельство   нисколько   не   умаляет   значения   нашего  положения   о
необходимости понятия "я".  Быть  может,  психология  вступит  на  тот путь,
который  был  указан  ей  в  одной  из  предыдущих  глав  и, таким  образом,
превратится в  теоретическую биографию. Только  тогда  она  познает истинные
границы всякой эмпирической психологии.
     Тот факт,  что  всякое исследование мужской психологии в конечном счете
сталкивается с чем-то неделимым,  неразлагаемым, с ineffabile,  поразительно
совпадает  с тем, что равномерные явления "duplex",  "multiplex personality"
раздвоения или  умножения человеческого  "я", наблюдались только  у  женщин.
Психика абсолютной женщины разложима до последнего атома. Мужская психика не
поддается  полному  разложению  на  составные части.  Этого не  в  состоянии
сделать самая совершенная характерология,  не  говоря уже об эксперименте. В
ней заключено ядро сущности, не поддающееся дальнейшему делению. Ж -агрегат,
а потому она диссоциируема, делима.
     Поэтому-то   так  смешно   и  забавно  слышать   разговоры  гимназистов
(гимназист,  как платоновская идея) о женской душе,  о женском сердце  и его
мистериях, о душевном складе  современной женщины и т.д. Вера в женскую душу
является,  кажется, в  настоящее время и доказательством выдающихся  качеств
акушера. По  крайней мере, женщины очень охотно слушают, когда им  говорят о
женской душе, хотя они отлично (в форме гениды) знают, что все это - ерунда.
Женщина -  сфинкс!  Ничего  более  нелепого  нельзя  было сказать!  Вряд  ли
какая-нибудь   чепуха   превзойдет   эту!  Мужчина   бесконечно  загадочнее,
несравненно сложнее.  Достаточно  выйти  на  улицу,  чтобы убедиться,  что у
женщины нет ни одного такою выражения лица, которое сразу не стало бы  ясным
и  понятным для нас. Как бесконечно беден у  женщины регистр ее  чувств,  ее
настроений! Вместе с тем мы на лице  мужчины  часто  видим  такое выражение,
которое  можно отгадать  только  в  результате  продолжительного  напряжения
мысли.
     Наконец, мы  пришли  к разрешению вопроса о  том,  существует  ли между
психическими   и    физическими   явлениями   известный   параллелизм    или
взаимодействие. В  применении к Ж координирующим началом обоих рядов явлений
следует признать психофизический параллелизм:
     по  мере  того,  как  женщина  стареет,   она   теряет   способность  к
психическому  напряжению,  которая  является  средством  для  достижения  ее
половых  целей и развивается вместе с последними. Мужчина никогда не стареет
в  столь  сильной  степени,  как женщина.  Духовная  деградация для  него не
является  необходимостью,  в  отдельных  случаях она проявляется в  связи  с
физической  деградацией.   Меньше  всего,  наконец,  проявляется  старческое
слабосилие  у   тех  людей,   которые  обладают  широко  развитой   духовной
мужественностью у гениев.
     Недаром такие  философы -  параллелисты  чистейшей воды,  как Спиноза и
Фехнер,  были  одновременно  и  самыми  строгими детерминистами. Свободному,
умопостигаемому   субъекту  М,  который   выбирает  между  добром   и  злом,
руководствуясь своей волей,  чужд  психофизический параллелизм,  который для
психических явлений требует  той  же последовательной причинности, как и для
явлений механических.
     Этим  разрешен   вопрос   о  приниципиальной   точке   зрения   всякого
психологического   изучения  полов.   Этот   взгляд   снова  встречается   с
колоссальным затруднением в виде  целого ряда  фактов  самого поразительного
свойства. Правда,  эти факты лишний раз нам доказывают полнейшее  отсутствие
души у Ж и притом самым решительным образом, но с другой стороны они требуют
выяснения  одной  очень  своеобразной  черты  в  поведении  женщины,  черты,
которая,  как  это  ни  странно, до сих  пор  еще  не приобрела  ни  в одном
произведении значения проблемы.
     В свое время мы обратили уже внимание на ясность, свойственную мышлению
мужчины,  в  сравнении  с  той  неопределенностью,  которая  господствует  в
мышлении  женщины.  Далее  мы