в этом отношении они выгодно  отличаются  от
всякой этики, основанной  на  симпатии)  совершенно  оставляя  без  изучения
конкретные чувства в процессе пеяния и эмпирическую  сторону импульса. Таким
образом,  остается  самая распространенная  точка  зрения, согласно  которой
нравственность  определяется  чувством  сострадания,   "добротой"  человека.
Гетчесон, Юм и Смит видели с философской точки зрения в сострадании сущность
и источник  этического  поведения. Необычайную  глубину  придал  этой теории
впоследствии Шопенгауэр своей этикой  сострадания. "Сочинение  на  соискание
премии об основах морали" Шопенгауэра  уже в  своем эпиграфе: "проповедывать
мораль легко,  обосновать мораль трудно", обнаруживает ошибку,  общую всякой
этики, основанной на симпатии: эта ошибка как будто всякий раз забывает, что
этика    -    наука,   нормирующая    наше    поведение,    и   отнюдь    не
предметно-описательная. Кто склонен  смеяться  над попытками людей отчетливо
услышать   свой   внутренний   голос,   с   достоверностью    познать   идею
долженствования, тот, очевидно, отрицает всякую  этику,  которая  по  своему
содержанию есть наука о требованиях, предявляемых человеком к себе и ко всем
другим. Не не  интересует вопрос о том, что человек действительно  совершил,
подчинился  ли  он  велениям  внутреннего  голоса  или нет.  Объектом  этики
является вопрос о том,  что  должно совершиться, а  не  что совершается. Все
прочее принадлежит к области психологии.
     Все попытки, стремящиеся  превратить  этику в любую  часть  психологии,
совершенно  упускают  из виду,  что каждое  психическое движение в  человеке
оценивается самим человеком, что мера оценки какого-нибудь  явления сама  по
себе явлением быть не  может. Этот масштаб никогда вполне не осуществляется,
он не может быть взят из опыта, так как оставался  бы неизменным даже  в том
случае, если бы опыт  противоречил  ему.  Он может  быть  только  идеей  или
ценностью. Поступать нравственно  - значит  поступать согласно  определенной
идеи. Поэтому-то  и  приходится  выбирать  только  между  такими  этическими
системами,  которые выдвигают определенные идеи  и максимы  действования.  С
одной  стороны сюда относится этический социализм  или  "социальная  этика",
основанная  Бентамом   и  Миллем  и  перевезенная   впоследствии   усердными
импортерами на  континент, даже  в Германию и  Норвегию, с  другой стороны -
этический индивидуализм в том  виде,  в каком  понимает  его  христианство и
немецкий идеализм.
     Вторая ошибка всякой этики сострадания заключается в том, что она хочет
обосновать мораль, вывести ее из каких-нибудь предварительных  положений. Но
это  совершенно  невозможно.  Мораль,   которая  о  своей   сущности  должна
представлять  собою  последнее основание наших  поступков,  необъяснима. Она
самоцель, а потому ее нельзя ставить к другому предмету в отношении средства
и цели. Поскольку упо-мянутая попытка этики сострадания  вполне  совпадает с
принципом   всякой   исключительно   описательной,   а   потому   необходимо
релятивистической  этики,  постольку  обе ошибки  в корне  своем  совершенно
одинаковы. Бороться с ними можно было бы только тогда, когда человек измерив
всю область причин  и влияний, не  нашел  бы идеи  высшей цели которая  одна
существенна  для  наших  нравственных поступков.  Идея  цели  не может  быть
результатом  отношения  между   причиной  и  следствием,  а,  напротив,  это
отношение уже скрывает в  себе эту  идею цели. Цель выступает одновременно с
попыткой предпринять какое-либо действие. Она служит мерилом  успеха каждого
поступка. Этот успех может оказаться неудовлетворительным даже в том случае,
когда известны  все  факторы, определившие его,  и когда  они в  достаточной
степени ясно отражаются в сознании.
     Рядом с царством причин есть и царство целей, последнее  будет царством
человека.  Совершенная наука о бытии  есть совокупность причин,  стремящаяся
вознестись до  высшей причины.  Совершенная  наука  должного  есть  единство
целей, кульминирующее в своей последней высшей цели.
     Кто   с  этической  точки  зрения   смотрит   на  сострадание,  как  на
положительную  величину, тот оценивает  с нравственной стороны  не деяние, а
чувство, не поступок, а эффект (последний по самой природе своей не подлежит
рассмотрению  с точки зрения цели). Мы не  отрицаем,  что сострадание  может
являться  особой  формой выражения  нравственного  начала,  особым этическим
феноменом, но оно столь же мало этический акт, как чувство стыда и гордость:
следует строго различать понятия:
     этический  феномен и  этический  акт.  Под этическим актом мы  понимаем
сознательное  подтверждение идеи посредством какого-либо действия, этический
феномен  есть  непреднамеренное,  непроизвольное выражение  продолжительного
стремления  нашей души к этой идеи. Только  в борьбу  мотивов вторгается эта
идея.  Она  старается  повлиять  на ход  ее  и  решить исход этой  борьбы. В
эмпирической   смеси   нравственных   и   безнравственных  чувств,   чувства
сострадания и злорадства, чувства собственного достоинства и высокомерия, мы
не видим еще ничего похожего  на определенное решение. Сострадание является,
пожалуй,  самым верным  признаком  для определения характера человека, но не
целью какого-либо  действия. Только  знание цели,  сознание ценности создает
нравственность. И это положение выгодно отличает Сократа от всех последующих
философов,  за  исключением Платона и Канта,  которые  присоединились к  его
взгляду. По  существу своему сострадание не может претендовать на  уважение,
ибо  оно  есть  алогическое  чувство" в  лучшем случае оно возбуждает в  нас
симпатию.
     Поэтому   следует  прежде  всего  ответить  на  вопрос,  каким  образом
проявляется нравственное отношение человека к другим людям.  Оно проявляется
не в форме  непрошенной помощи, которая  вторгается  в  одиночество  другого
человека не считаясь с границами той сферы, которую человек признает  своей.
Чувство уважения  как к  этому одиночеству, так и к упомянут