души.  В действительности же  все  эти
явления дают  лучшее указание  на то, что и  где можно говорить о ее  единой
душе.  "Раздвоение  личности"  возможно только  там,  где  с  самого  начала
отсутствует  личность,  как  это бывает  у женщины.  Все знаменитые  случаи,
которые описаны Жане в книге "Психологический автоматизм" относятся только к
женщинам.  Ни один  из  них  не имеет отношения к мужчине.  Только  женщина,
лишенная  души  и  умопостигаемого  "я",  не  в   состоянии  познать  своего
внутреннего  содержания,  не в  силах  озарить духовный мир  светом  истины.
Только она может превратиться в игрушку чужого сознания, совершенно пассивно
проникающего в ее существо,  и побуждений, заложенных глубоко в  ее истинную
природу, что предполагает Жане при описании истерических явлений. Только она
может в такой сильной степени притворяться, жаждать полового акта и вместе с
тем  испытывать страх  перед ним, маскироваться перед собой и скрывать  свое
истинное хотение в непроницаемую  оболочку  кокона. Истерия есть банкротство
внешнего,  мнимого "я",  поэтому  она превращает  иногда  женщину в  "tabula
rasa".Последняя кажется лишенной всех собственных влечений ("анорексия"). Но
это продолжается до  тех пор, пока не проявляется  истинная натура  женщины,
которая решительно протестует против  лжи истерического отрицания. Если этот
"chos  nerveux", эта  психическая  "trauma"  является испугом  действительно
асек-суального характера, то тем самым лучше всего доказывается вся слабость
и неустойчивость  усвоенного  "я",  которое исчезает и, таким  образом, дает
возможность проявиться истинной природе.
     Появление  последней и  есть  именно  та, "противоволя" Фрейда  которая
ощущается, как нечто совершенно чуждое. От этой "противоволи"  больная хочет
спастись, прибегнув к  помощи  ложного "я",  которое  в теперешнем состоянии
превратилось  в  нечто   дряхлое  и  хрупкое.  Больная  всячески  стремиться
оттеснить эту "противоволю" Прежде внешнее принуждение, в  котором истеричка
видела свой долг изгнало истинную природу ее из  сферы  сознания, прокляло и
заковало  ее в цепи. Теперь же женщина стремиться спастись от освободившихся
рвущихся наружу сил, спастись бегством в ту  систему усвоенных ею принципов,
с помощью  которой  она надеется  уничтожить  и свергнуть  с  себя  действие
непривычных искушений. Но эта система уже,  во всяком  случае, потеряла свое
исключительное господство.  Это "чужеродное тело в сознании", это "дурное я"
составляет на самом деле ее истинную женскую природу, в то время как то, что
она  считает своим истинным  "я", является личностью, которая сложилась  под
влиянием  всех чуждых ей элементов. "Чужеродное тело" есть не  что иное, как
сексуальность  которой  женщина  не  признает  и  от  которой  она  всячески
открещивается. Но она уже не  в состоянии сдерживать эту сексуальность,  как
прежде, когда  все  ее влечения без борьбы и навсегда отступали под  напором
внедрявшейся   в   нее   нравственности.  Правда,   половые   представления,
подавляемые  с крайним напряжением, могут вызвать в ней  самые разнообразные
чувства. Этим объясняется тот неустойчивый характер  болезни, перескакивания
из одной  фазы в другую,  тот  подражательный, непостоянный  элемент  в ней,
который так  затрудняет  симптоматическое  определение истерии.  Но  никакие
превращения  не в  состоянии  уничтожить  основное влечение. Оно  стремиться
проявиться наружу и не исчерпывается ни в одном из упомянутых моментов.
     Неспособность женщин к  истине обусловливает их  лживость. Для меня,  в
частности,  это положение является результатом отсутствия  у  нее  свободной
воли  к   истине,   так  как  я  придерживаюсь  точки   зрения   кантовского
индетерминизма. Кому  приходилось вести знакомство с женщинами, тот  отлично
знает, как часто  они приводят ложные мотивы для оправдания своих внутренних
слов и поступков, стоит их только внезапно притянуть  и решительно заставить
их  держать ответ, и они не  затруднятся в выборе  тех  или иных оправданий.
Отсюда  несомненно вытекает,  что  именно  истерички  педантично (но не  без
известной демонстративной умышленности перед чужими) избегают всякой лжи, но
именно в этом, как это и  ни парадоксально, заключается  их лживость. Они не
отдают себе отчета  в  том,  что  требование истины  проникало и  постепенно
пускало  в них  корни, шедшие  из внешней среды. Они рабски приняли критерии
нравственности  и  при  каждом  удобном  случае дают, подобно верному  рабу,
понять, как  неуклонно  они соблюдают  их. Нередко приходится слышать, что о
ком-нибудь творят,  что он  очень  порядочный человек. Но  такая  аттестация
всегда  кажется  весьма подозрительной.  Следует полагать, что такой человек
сам постарался о том, чтобы  все знали о его  высокой порядочности,  и часто
держат пари, что  в  тайне души  он -  прохвост. Если врачи  очень  часто (и
вполне  искренне) говорят  о высокой нравственности своих пациенток,  то  от
этого  наше  доверие  к  истинности  истерической  нравственности ничуть  не
увеличивается.
     Я  повторяю: истерички  симулируют  не сознательно. Только под влиянием
внушения они могут вполне сознать, что все происшедшее являлось одной только
симуляцией, и в этом заключается весь смысл их "признания" в притворстве.  В
общем они глубоко  верят в  свою  искренность  и нравственность.  Страдания,
которые  причиняют им нестерпимые  муки,  не являются плодом их воображения.
Напротив, тот факт, что они их  действительно чувствуют  и  что симптомы эти
исчезают только с появлением брейеровской "katharsis", которая путем гипноза
постепенно приводит  их к познанию истинных причин болезни, этот факт служит
доказательством органического характера их лживости.
     Даже обвинения,  которые склонны  возводить на  себя истерички, в корне
своем представляют собою то же притворство. Если какие-нибудь незначительные
проступки  вызывают в нас то же чувство вины, что и крупные преступления, то
следует   признать  подобное  чувство  недостаточно  развитым.  Если  бы   у
истерических сам о истязателей была определенная мера нравственности в  себе
и  вне  себя