если бы задача самореализации, совпадения с самим собой, во все времена и эпохи 
была основным содержанием человеческой жизни, а конкретно-исторические усилия 
людей – всего лишь формой, в которой это содержание осознавалось и выполнялось".
 В результате герои разных биографий оказываются похожими друг на друга. 
"Жизнеописания, каждое из которых акцентирует тему движения к себе самому, в 
совокупности создают картину каких – то ничейных, безличных, из века в век 
повторяющихся мытарств" [13]. 
Нечто похожее происходит и в психоанализе, хотя его исходные посылки 
противоположны герменевтическим. "Если в герменевтике, – пишет Э.Ю.Соловьев, – 
отношение к чужому самоистолкованию определяется презумпцией благоговения, то в 
психоанализе – презумпцией подозрительности. В искренних исповедях он видит не 
истину, исключающую всякую критику, а как раз высшую форму самообмана, такую 
степень развития "иллюзий на свой собственный счет", когда пациент уже не может 
выпутаться из них, но именно поэтому позволяет врачу распознать вытесненные 
психологические энергии, силы, комплексы, травмы. Типы и виды чужеродных 
психических сил психоаналитик всегда уже знает заранее. Проводимая им 
расшифровка исповедального материала носит поэтому характер сведения 
индивидуального к общераспространенному, странного – к известному, уникального 
– к типологическому" [14]. Бесконечное многообразие исторических 
индивидуальностей втискивается в таблицу, где по горизонтали проставлены 
психические травмы и аномалии, а по вертикали – типичные способы реакции на них.
 
Эти недостатки в сочетании с трудностями научной интерпретации интроспективных 
данных и ненадежностью ретроспективных отчетов сделали "биографический метод" 
по меньшей мере неубедительным в глазах обществоведов и психологов. 
Сейчас положение изменилось. Биография не только является одним из любимейших 
жанров массовой литературы, но и заняла прочное место во всех науках о человеке 
и обществе. Во-первых, когортный анализ и историческая социология жизненного 
пути позволяют выяснить типичную структуру и последовательность этапов развития 
и социальных переходов не "человека вообще", а "личности в определенном 
обществе, современника определенной эпохи и сверстника определенного поколения" 
[15]. Во-вторых, изучение индивидуального развития на протяжении всей жизни 
человека позволяет глубже понять механизм внутриличностного взаимодействия 
психических структур и индивидуально-типологические варианты процесса развития. 
В-третьих, в самой биографической литературе крепнет понимание того, что 
индивидуальность личного становления может быть раскрыта лишь в связи с 
конкретной социальной и культурной ситуацией, ибо "только по отношению к 
последней описываемая жизнь приобретает значение истории, особой 
смысло-временной целостности, к которой применимы понятия уникальности, 
событийности, развития, самоосуществления" [16]. 
Естественноисторический процесс и драма не теряют в результате этого своих 
различий, а индивидуальная биография не сливается ни с социологией жизненного 
пути, ни с психологией развития, но осознается их взаимозависимость и 
дополнительность по отношению друг к другу. 
Говорят, что предметом биографии является не просто жизнеописание, а судьба. 
Понятие судьбы в метафизическом смысле обозначает неразумную и непостижимую 
предопределенность человеческой жизни. Но судьба трактуется нередко и как 
внутренняя определенность индивидуального бытия, которому сам человек придает 
направление и смысл. В первом случае подчеркивается несвобода внешней 
детерминации, во втором – окончательность, необратимость собственного выбора. 
Психофизиологическая индивидуальность личности и особенности общества, в 
котором она живет, не зависят от ее воли и ставят определенные границы ее 
жизнедеятельности. В гитлеровской Германии А.Эйнштейн не смог бы стать великим 
физиком: и он сам, и стиль его теоретического мышления были "несозвучны эпохе". 
Но в пределах этой двойной психофизиологической и социальной – детерминации 
индивид имеет возможность выбора. Человеческая жизнь – не спонтанное 
саморазвитие, а длинный ряд следующих друг за другом встреч, событий и решений, 
которые в момент своего осуществления зависят от нашей воли и лишь затем, 
благодаря своим последствиям и ретроспективному осмыслению, обретают характер 
необходимости и воспринимаются как таковые. 
Биографическое исследование кажется вышколенному естественнонаучному интеллекту 
сомнительным. Биограф интересуется не общим, а индивидуальным: вместо того 
чтобы высчитывать статистические корреляции, он погружается в изучение личных 
документов, смысл которых всегда проблематичен, пытается понять скрытые мотивы 
давно умерших людей и постоянно вынужден прибегать к статистически ненадежному 
ретроспективному анализу. Но эти упреки можно отнести ко всякому историческому 
познанию. Биографический жанр, где объяснение соседствует с пониманием, не 
случайно называют научно-художественным. Советский литературовед Б.И.Бурсов 
даже назвал свой фундаментальный труд о Ф.М.Достоевском "роман-исследование". 
Методологическая специфика биографии состоит именно в том, что, в отличие от 
экспериментально-психологического исследования, она прослеживает развитие не 
объекта и его свойств, а самосознательного субъекта, личности. Биографа 
интересует не только что и по каким причинам сталось с его героем, но и что и 
ради чего он сделал из себя. И хотя из этой "повести" невозможно вывести закона,
 обязательного для других жизней, она дает поучительный пример: так можно или 
так бывает. 
Б.Пастернак писал, что жизнь поэта – не в фактах его биографии, а в его 
творчестве. "Ее нельзя найти под его именем и надо искать под чужим, в 
биографическом столбце его последователей... Область подсознательного у гения 
не поддается обмеру. Ее составляет все, что творится с его читателями и чего он