собаки… Да ведь она доверчиво за ним побежала, льстиво заглядывая в глаза и 
ожидая сахара, а он ее – по голове… Молоток из механической мастерской, но это 
ни о чем не говорит – его оттуда мог взять, кто угодно. Дежурный по станции 
Шурик Соболев честно признался, что полночи просидел в кают-компании за книгой 
и никого не видел. Но Белка, глупая, бестолковая и донельзя ласковая, лежала 
мертвой, ее кто-то убил, и этот «кто-то» стоял рядом сейчас, дышал одним со 
всеми воздухом, и каждый день его буду по-дружески приветствовать, жать ему 
руку! Ярость и омерзение заполнили душу Семенова.
Прежде чем сказать резкость, посчитай в уме до десяти, советовал когда-то 
Андрей. Ты всегда был прав, как жаль, что тебя нет рядом. Как ничтожная пылинка 
может остановить механизм часов, так одно непродуманное слово может непоправимо 
расколоть коллектив. Одно слово – и вспыхнут страсти! А страсти, как ветер на 
море: может надуть парус и спасти, а может и опрокинуть, утопить лодку – все 
зависит от того, кто стоит на руле…
И снова почувствовал себя бессильным. Сотня тысяч затратил институт на станцию, 
с какими трудами Льдину выбрали и обживали ее, бесценные для науки данные идут 
отсюда на материк, и все летит к черту: никто из стоящих рядом людей и думать 
не думает сейчас о солнечной активности и магнитных бурях, о причинах гибели и 
возрождения ледяных полей, о том, что через сорок пять минут кровь из носу, а 
центр должен получить метеосводку из «кухни погоды», сводку, цену которой так 
замечательно определил когда-то Свешников. Его спросили, какую пользу дают 
антарктические и дрейфующие станции (честно говоря, оскорбительный вопрос: 
неужели не читали про Нансена и Седова, Амундсена и папанинцев – географические 
и геофизические открытия в деньгах не замеришь), и он в своем ответе 
ограничился лишь таким всем понятным примером: «Если наш прогноз, составленный 
с помощью данных полярных станций, спасет от гибельного шторма хоть одно судно, 
это оправдает годовой бюджет всего института». А ведь не только прогнозами, не 
только геофизикой, ионосферой и космическими лучами занимаются полярники – 
Арктику и Антарктиду для людей завоевывают! Высокие широты, недоступные 
когда-то, как Млечный Путь, людям на тарелочке подносят: пользуйтесь, проводите 
корабли, качайте нефть! Тайны воздушной оболочки Земли, секреты космических 
лучей – где можно лучше всего выведать, как не в высоких широтах, где воздух 
прозрачен и чист? И все эти тайны, думал Семенов, на третий план: самая главная 
для всех нас тайна, без раскрытия которой жить на станции будет невозможно, – 
кто убил собаку…
– Так за всю ночь никого и не видел? – переспросил он.
Шурик виновато замотал головой. Один только Филатов, вахтенный механик, 
позвонил, попросил согреть кофе и на минуточку забежал.
– Завтракать! – коротко приказал Семенов и пошел в кают-компанию.
Завтрак проходил в непривычной тишине. Люди говорили вполголоса, а то и шепотом,
 будто боялись кого-то разбудить. Любая смерть, даже если это смерть 
обыкновенной собаки, на крохотной полярной станции воспринимается особенно 
тяжело и считается плохим предзнаменованием. А тут еще случилась не простая 
смерть, а насильственная, убийца Белки находился здесь, и это обстоятельство 
чрезвычайно электризовало атмосферу. Тихо переговаривались за своим столом 
Семенов, Бармин и Кирюшкин, скорбно, ни на кого не глядя и по-бабьи 
подперевшись рукой, задумался о чем-то хозяин Белки Горемыкин.
Филатов неожиданно и звонко постучал по столу кружкой.
– Не нравится мне это! – возвестил он. – То с одной, то с другой стороны: 
«Веня… Филатов…» Если у кого есть подозрения – говори, а то получается вроде 
фиги в кармане.
– На воре шапка горит! – сострил Непомнящий, но его никто не поддержал. Все 
неотрывно смотрели на Филатова.
– Ну? – У Филатова зло вспыхнули глаза. – Кто самый храбрый, ты, Олег?
– Хорошо, – кивнул Ковалев. – Никакой фиги, Веня, я и в глаза могу. Всем 
известно, что Белку ты не очень-то любил…
– Ты за всех не говори! – перебил Томилин.
– … обзывал сукой, – продолжал Ковалев, – а вчера, ребята видели, пинком выгнал 
ее из дизельной. Было такое?
– Было. – Филатов подобрался, напрягся. – Только выгнал я ее потому, что ведро 
с соляркой опрокинула.
– Пусть так, – согласился Ковалев. – И опять же кого единственного Шурик ночью 
видел? Тебя, Веня. И еще… пусть Николаич скажет… Так что не лезь в бутылку, 
кое-что, сам понимаешь, на тебе замыкается.
– Мне оправдываться нечего, – сказал Филатов. – Рука у меня не поднялась бы на 
собаку.
– У него рука только на человека поднимается, – уточнил Осокин.
– Я протестую, – спокойно сказал Груздев. – С таким же основанием можно 
утверждать, что кое-что замыкается, скажем, на Шурике, который всю ночь не спал,
 или на Рахманове – он выходил на срок.
– Ты чего, Ковалев, к Вене цепляешься? – Томилин вскочил. – Подумаешь, из 
дизельной выгнал! Белку механики на ночь в дизельную пускали греться, а ты ее к 
своему домику подпускал? Хоть раз кормил? Да она к тебе в гидрологию и дороги 
не знала!
– Скажи еще, что я ее убил!
– Может, и ты, откуда я знаю?
– Ах, так! – Ковалев обернулся к Семенову. – Сергей Николаич!
Семенов встал, прошелся по кают-компании.
– Груздев прав, с подобными уликами можно заподозрить любого из нас. Ко мне, 
Костя, Белка тоже не забегала, и я ее тоже не кормил. Обращаю вопрос ко всем: