сейчас Анатолий Кошельков, который и пришел-то десять минут назад, уже водит 
акулу, а на крючок Степана Ивановича с мастерски насаженной наживой ни одна 
рыбина и смотреть не хочет.
Кошельков водит акулу красиво, по всем правилам: позволяет ей уходить, снова 
подтягивает, утомляет и снова отпускает – дает порезвиться. Акула борется за 
жизнь отчаянно, ее мощное тело извивается дугой, она бьет мускулистым хвостом 
по воде и яростно бросается из стороны в сторону, пытаясь освободиться от 
крючка. Но минуты ее сочтены, слишком глубоко засел крючок. Потом, уже 
вытащенная на швартовую палубу, она еще долго бьется в конвульсиях, и упаси вас 
бог потерять бдительность и решить, что раз акула неподвижна, то она уже уснула.
 Вовсе нет! Ее жизненная закваска такова, что бывает, и через час акула может 
устроить на палубе «пляску смерти», и тогда, – горе неосторожному! Щелк – и 
ноги как не бывало.
Поэтому пойманную акулу либо убивают, либо сталкивают баграми за борт – в 
зависимости от мотивов, которыми руководствовался охотник. Если просто ради 
острых ощущений – живи, а если нужны челюсти, плавники как сувениры – тогда 
«высшая мера».

Против такого жестокого обращения с акулами иные возражают, но их голоса не 
очень многочисленны: из поколения в поколение моряки воспитывают в себе 
ненависть к акулам. На них не без основания возлагается ответственность за 
гибель потерпевших кораблекрушение в открытом море, а раз так, то к черту 
всякую сентиментальность. И спорить с моряками на эту тему бесполезно, они 
судят акулу по кодексу, в котором нет места смягчающим обстоятельствам.
Вечер я провожу у Юрия Прокопьевича. Обычно после ужина первый помощник 
занимается математикой с мотористом Прокофием Бойко, но сегодня у того 
неотложные ремонтные дела, и Ковтанюк устраивает большое чаепитие. Упорство и 
ученика и учителя поражает. Бойко уже под сорок; обстоятельства его жизни 
сложились так, что среднюю школу он не закончил и остался без образования. 
Практик он превосходный, но техника на современных кораблях становится все 
сложнее, да и дипломированная молодежь поджимает. Вот и решил Прокофий 
наверстать упущенное, чтобы поступить в заочную среднюю мореходку. Работа у 
моториста едва ли не самая тяжелая на судне, после вахты товарищи отдыхают – 
смотрят кино, читают, играют на корме в шахматы, а Бойко с учебниками и 
тетрадками отправляется к первому помощнику. За месяц одолел программу пятого и 
шестого классов, принялся за седьмой, но мало кто знает, чего стоит Прокофию 
после занятий с учителем допоздна сидеть над домашними заданиями, а потом снова 
идти на вахту…
Пока Юрий Прокопьевлч заваривает крепчайший и ароматнейший чай, я рассматриваю 
фотографии, лежащие на столе под стеклом, «Академик Королев» в разных ракурсах, 
друзья и, конечно, семейные фото – жена и дочка.
– Иллюстрация к судьбе моряка, – замечает Юрий Прокопьевич. – Утром я ушел в 
море, а вечером того же дня родилась Танюша.
Возвратился из плавания, когда ей было пять месяцев, снова ушел и вернулся 
почти через год. Теперь представьте, каково морякам дальнего плавания 
воспитывать детей. Жена требует: «Дочка шалит, накажи!» – а мне не наказывать, 
мне приласкать ее хочется!
На огонек заходит Олег Ананьевич. У него родительский стаж побольше, чем у 
первого помощника, – две. взрослые дочки-студентки, воспитанием которых он 
занимается тоже главным образом при помощи радиограмм. Олег Ананьевич уже около 
двадцати лет капитанит на разных судах, и за эти годы выработал 
устойчиво-спокойное отношение к своей судьбе, хотя, как я догадываюсь, 
спокойствие это чисто внешнее. Когда месяц спустя младшая дочь начала сдавать 
вступительные экзамены в институт, капитан ожидал радиограмм с нетерпением 
простого смертного, точно так же, как все мы, возмущаясь задержками домашней 
информации.

Радиограммы – тема вечная и неистощимая. Я вспоминаю один эпизод из 
антарктической жизни. На станции Молодежная отзимовал год механик Васильев
[3]
, сменить его шел на «Профессоре Зубове» тоже Васильев, его однофамилец. И 
произошла нередкая в таких случаях путаница: Васильеву на Молодежной вручили 
радиограмму, предназначавшуюся сменщику на «Зубове»: «Ухожу декретный отпуск 
целую тебя твоя ласточка». Отзимовавший Васильев рвал и метал, а на станции 
умирали со смеху.

Об Антарктиде я вспомнил с умыслом, потому что люблю слушать рассказы капитана 
о китах. Восемь антарктических рейсов остались в памяти Олега Ананьевича как 
самый интересный и насыщенный событиями период его морской жизни, и мне кажется,
 что он до сих пор жалеет о том, что несколько лет назад променял суровые моря 
Антарктики на тропическую экзотику. В рассказах капитана меня восхищает и его 
лексикон: нет-нет и мелькнет словечко, которое просто ошеломляет своей 
неожиданной красочностью. Например, одна история с подвыпившим моряком 
завершилась таким оборотом:. «Добрел до дома противолодочным зигзагом, выспался,
 а утром пришел в меридиан, подсчитал убытки и начал рвать на себе пушнину».
Мой расчет оказался верным: Ростовцев тут же перенесся в Антарктику и стал 
вспоминать о знаменитых китобоях.
– Самый опытный и удачливый был, конечно… – Капитан назвал фамилию своего 
коллеги. – Он давал такой план, что мог себе позволить без доклада войти к 
министру; тех, кто рангом пониже министра, за начальство не считал, ну, а с