безопасное место. Как и его подчинённые, Булатов впрягался в волокушу и до 
седьмого пота орудовал лопатой. И дежурил он не раз в две недели, а каждую 
ночь: начальник спал наверняка меньше всех на станции. Бывало, ребята ударялись 
в воспоминания о тяжёлых ситуациях, в которых довелось побывать. Булатов 
сочувственно выслушивал, но никогда не рассказывал о себе. И редко кто знал, 
что за плечами Льва Валерьяновича очень трудное детство и юные годы и что 
немало испытаний выпало на его долю, прежде чем он стал кандидатом 
географических наук и заслужил почётное для любого полярника назначение на 
дрейфующую станцию. Он годами изучал суровое Карское море, написал о нем 
диссертацию, не раз зимовал в Арктике и в свои тридцать пять лет никак не мог 
найти время, чтобы обзавестись семьёй. Впрочем, на личные темы Булатов говорить 
не любил.
Мы подходили к разводью. Погода стояла безветренная, на небе ни облачка; солнце,
 забывшее, что такое горизонт, с бездумной щедростью швыряло на искристый снег 
целые пригоршни лучей – круглые сутки удивительный солнечный душ. Таким я 
представлял себе Бакуриани, лыжный рай обетованный; только вместо долин и гор 
вокруг трещины и торосы. В эту золотую, лётную из лётных погоду «Аннушка» 
трудилась без отдыха, словно комбайн в уборочную. Через несколько дней на 
подскок доставят последние грузы – и до свиданья, лётчики и гости, до осени. 
Летом на льдину не сядешь, она покроется озёрами пресной воды, которая будет 
сильно досаждать зимовщикам. Летом на станции можно увидеть поразительное 
зрелище: людей на лодках. Наверное, забавная картина на экране кинотеатра.
Мы остановились у края разводья. В самом широком месте оно достигало пятнадцати 
метров. Мы долго шли вдоль этого зловещего водоёма. Впереди бежали собаки; они 
не ошибутся, за ними можно идти смело. Сужающийся конец разводья Булатов 
осмотрел особенно тщательно: оно, как и прежде, шло параллельно лагерю, спасибо 
и на этом.
А вот узкая, совсем скрытая под снегом трещина за домиком аэрологов в 
перспективе была куда опаснее. Не только потому, что она ловко замаскировалась,
 – трещина сдавила лагерь полукольцом. Быть может, очередные подвижки льда 
вдохнут в неё новую энергию. и тогда она обкорнает лагерь, как стригаль овцу.
Я пишу эти строки и вижу молча стоящего над трещиной Булатова. Он обводит 
глазами свою льдину, которая за одну ночь потеряла половину площади, и думает о 
чём-то. И мне кажется, что уже тогда он чувствовал, какие тревожные, бессонные 
ночи ждут коллектив станции на пути к макушке Земли.




ВМЕСТО ЭПИЛОГА

И вот я сижу дома за письменным столом, перелистываю последние странички 
записной книжки и убеждаю себя в том, что пора поставить точку.
Я мог бы ещё рассказать о людях новой смены – о Булатове и Воробьёве, о 
Белоусове и Парамонове, о Дубко и Броке, но вместе с ними я дрейфовал недолго, 
и о них, наверно, подробнее напишут другие. Ведь «свято место пусто не бывает» 
– корреспонденты слетаются на полюс, как светлячки на огонёк.
Я мог бы ещё рассказать о двухдневной пурге на островной промежуточной базе, о 
благословенной пурге, благодаря которой познакомился со многими интересными 
людьми. Например, с Петром Павловичем Москаленко, прославленным лётчиком и 
одним из организаторов полярной авиации. Долгой бессонной ночью, когда решалась 
судьба последних четырех зимовщиков гибнущей станции «Северный полюс-13», Пётр 
Павлович рассказывал о своей жизни, столь богатой приключениями, что их хватило 
бы на десяток лётчиков. Но Москаленко запретил о себе писать. Он указал на 
Владимира Тютюнникова и Николая Шиварнова, молодых командиров кораблей, и 
произнёс: «Полетайте с ними и напишите о них, обо мне уже немало всяких былей и 
небылиц напечатано. Вот наша краса и гордость, наша надежда – эти ребята!»
Я хотел бы рассказать о Константине Фомиче Михаленко, замечательном лётчике, 
Герое Советского Союза, который убеждён, что авария невозможна, пока в порядке 
главный прибор самолёта – голова пилота. Но Михаленко – сам писатель, он автор 
многих новелл о лётчиках и, конечно, лучше меня расскажет о своей бурной жизни.
Я мог бы рассказать о том, как, перебираясь с одного осколка льдины на другой, 
гуськом проходя по пятисантиметровому льду, покрывшему широкое разводье, ждали 
появления из пурги самолёта начальник станции «СП-13» Василий Сидоров, доктор 
Леонид Баргман, радист Реональд Минин и аэролог Владимир Зуев; о том, как они 
залпом из карабинов простились с уплывающими в Гренландское море останками 
станции. Я хотел бы передать выражение лица Василия Сидорова в тот момент, 
когда он, сидя за чашкой кофе в прокуренной комнате гостиницы, спросил: «Ну, 
угадайте, кто сейчас самый счастливый человек на свете?»
Но обо всём этом, как заметил когда-то Борис Ласкин, нужно писать отдельно.
И мне остаётся лишь рассказать о судьбе станции «Северный полюс-15».
Её прежние обитатели в большинстве своём теперь на юге – ведь Антарктида 
находится в южном полушарии.
Не усидел в Пскове «грузчик высшего класса» доктор Виктор Лукачев; после 
недолгого отдыха на родной Кубани подался в антиподы и гидролог Анатолий 
Васильев; всего несколько месяцев наслаждался семейной жизнью несравненный 
радист Яша Баранов; и любимый всеми Степан Пестов, приготовив свои сказочного 
вкуса бифштексы, в свободную минутку выбегает из камбуза полюбоваться на 
пингвинов…
Владимир Панов пока в Ленинграде. Он работает в своём институте, ведёт