– Какое разрешение? – визитёр меняется в лице. Бутылка возвращается на место. 
Разговор окончен. Если на мировоззрение Бориса Георгиевича наложило отпечаток 
общение со вселенной, то жизненная философия Юрия Александровича базируется на 
тонком понимании человеческих слабостей. Не говоря уже о том, что почти каждый 
человек– носитель ещё не вырезанного аппендикса, и поэтому доктор в перспективе 
видит этого почти каждого на своём операционном столе. Правда, на «СП-12» 
Парамонову повезло, но год на год не приходится: Леонид Баргман, коллега со 
станции «СП-13», за период дрейфа вырезал три аппендикса. А о такой операции в 
условиях льдины любой хирург мечтает не больше, чем лётчик о грозе или моряк – 
о двенадцатибалльном шторме.
За окном, полностью закрытом сугробом, свистело, рвало и гудело.
– Неотвратимо надвигается время завтрака, – заметил Белоусов, – но я подозреваю,
 что в постель нам его не подадут. И в то же время дьявольски не хочется 
вставать – противоречие, которое я своими силами разрешить не в состоянии.
– Хоть бы услышать от кого-нибудь доброе, ласковое слово, – пожаловался 
Парамонов, нежась в мешке.
Тут распахнулась дверь, и в комнату из тамбура заглянул дежурный по лагерю 
Анатолий Александров.
– С добрым утром! – приветствовал он. – Заходить не стану, я весь в снегу. Не 
имеете желания помочь Кизино выбраться на волю?
С негой и сомнениями было сразу покончено, мы быстро оделись и вышли на свежий 
воздух. Пурга за ночь потрудилась на славу: некоторые домики совсем скрылись 
под снегом, исчезли протоптанные дорожки; на месте бывших ям возвышались 
сугробы, и повсюду были разбросаны снежные ловушки, в которые проваливаешься 
чуть ли не до пояса. Спустя несколько минут мы дошли до сугроба, в котором 
должен находиться домик метеоролога. Пурга слепила глаза, лезла за шиворот и 
гнала прочь. Ну и работёнка– удовольствие не из тех, что достаются в раю за 
безгрешное земное существование. Словно тысяча чертей мешает каждому взмаху 
лопаты! Даже у Анатолия Васильева с его медвежьей хваткой не хватало дыхания, и 
он то и дело втыкал в снег лопату, чтобы хлебнуть побольше воздуха.
– Копайте, копайте, – подгонял Парамонов, – внизу сидит голодный Кизино!
Более насыщенной упражнениями утренней зарядки я ещё никогда не делал. От 
избытка усердия я даже чуть не перерубил лопатой кабель, вмёрзший в снег у 
самой стены домика. Васильев работал как экскаватор, Белоусов и доктор от него 
не отставали, и через полчаса Кизино вышел на свободу – событие, которое 
обошлось камбузу в десяток бифштексов и в полуведёрный чайник кофе,



БЕСЕДА ЗА МЕШКОМ С КАРТОШКОЙ

С утра я заступил на круглосуточную вахту – начальник станции назначил меня 
дежурным по лагерю. Новая метла чисто метёт, и начал я с того, что вывесил 
«Правила поведения в кают-компании». Среди отдельных товарищей правила вызвали 
настоящий переполох – не потому, что в кают-компанию отныне следовало приходить 
в смокинге, а потому, что засорение родного языка преследовалось свирепыми, 
воистину драконовскими мерами: от одного до пяти вёдер воды для камбуза – в 
зависимости от тяжести преступления. Завтрак прошёл в необычной тишине. Вряд ли 
участники дипломатических переговоров подбирали выражения с такой 
тщательностью: вскользь брошенное слово могло слишком дорого обойтись. – Какая 
жалость, что Имярек уже улетел на материк, – сокрушались товарищи, – он один 
обеспечил бы камбуз водой на целый год вперёд!
Кое-кто, впрочем, пострадал и в этот день: под овации друзей нарушитель 
вскакивал из-за стола, хватал ведра и с непрожеванным бифштексом во рту мчался 
в баню за водой.
Обязанности дежурного чрезвычайно обширны: от чёрной работы на камбузе и уборки 
помещения до ночного обхода лагеря. Только успевай! Но, пожалуй, наименьший 
энтузиазм вызвал у меня мешок картошки, которую надлежало очистить, вымыть и 
притащить в камбуз. Чего только не придумывают люди для заполнения своего 
досуга! Одни прогуливают собак, другие остервенело буравят во льду лунки ржавым 
коловоротом, третьи – это обычно физики, только что на глазах кинозрителя 
открывшие нечто совершенно гениальное, – изводят соседей жутким пиликаньем на 
скрипке. Но видел ли кто-нибудь из вас чудаков, которые для собственного 
удовольствия садились бы чистить картошку?
Пожалуйста, на льдине таких хоть отбавляй. Кают-компания – это постоянно 
действующий клуб станции; есть у человека незанятых полчаса – обязательно 
зайдёт, людей посмотреть и себя показать. Поэтому вместе с дежурным всегда 
чистят картошку два-три приятеля, а иной раз желающих набирается столько, что 
дежурный позволяет себе кое-кому отказать.
– Что я – рыжий? – обижается желающий.
– Много вас таких, – ворчит дежурный. – а мешок один. Самим не хватает.
– Погоди, – грозится отвергнутый, – придёшь послезавтра.
Мне помогали расправляться с мешком садист Яша Баранов и Володя Гвоздков, 
инженер-локаторщик. Мы сидели и беседовали о разных разностях, время от времени 
прерываясь для того, чтобы лишний раз обругать картошку. Она была прескверная, 
грязная и порубленная, вроде той из овощных ларьков, которой домашние хозяйки 
предпочитают более дорогую рыночную. «Фифти-фифти», как говорят англичане: 
половина картошки шла в очистки. Мне удалось выяснить, что угощает зимовщиков 
этим деликатесом магазин, находящийся в Ленинградском морском порту. Честь и 
хвала вашей предприимчивости, труженики торговли, сбывающие залежалый товар со