– Чай остынет. Садитесь за стол, будем допивать чай.
Эти слова были столь неожиданны, что все остановились.
– Какой там, к черту, чай? – не выдержал кто-то.
– Все за стол, – тем же ровным голосом повторил начальник станции. – Нужно 
допить чай.
И так он это сказал, что все поняли: самое главное сейчас – это допить чай. Все 
остальное тоже важно, но не так, как чай. Трепеща от возбуждения, ребята 
уселись за стол. Несколько секунд все молча давились чаем.
– Ну вот и хорошо, – поставив на стол пустую кружку, сказал Панов, – Павел 
Андреевич, заводите трактор и гоните его к трещине. Васильев, перебрось ближе к 
лагерю клипербот и аварийное оборудование, пока трещина не разошлась. Вы 
четверо с аварийным инструментом идите к домику, откапывайте трос и цепляйте 
его к трактору. Сразу же после этого будем по необходимости выносить 
оборудование. Всем аэрологам идти к себе – нечего устраивать у трещины толчею. 
Разрешаю приступить к работе.
Стихия вместо организации – самый опасный враг полярников – была предотвращена. 
Через пятнадцать минут домик был готов к эвакуации. Возле него остались лишь 
аварийная команда и начальник – трещину могло развести в любую минуту, и 
единственным средством борьбы с ней было угадать её намерения. К счастью, 
трещина не расширилась, за ночь её засыпало снегом, снег полили водичкой, и к 
утру она подмёрзла. Теперь следы этой зловещей трещины непосвящённый даже не 
различит, их почти не осталось. А рассказ о начальнике станции, который 
заставил людей давиться чаем в тот момент, когда по лагерю шла трещина, остался 
и, наверное, войдёт в полярный фольклор. Потому что это и есть подлинное, без 
игры на публику, высшее самообладание, в котором Проявляется величие характера, 
то волевое решение, которое может принять только сильный, уравновешенный и 
сознающий высокую ответственность человек.
Если бы я сочинял роман, то в этом эпизоде усмотрел бы ключ к образу Панова. Но 
я пишу полярные были, а с начальником станции мне удавалось общаться 
значительно реже, чем хотелось – мне, разумеется, а не начальнику. Я уже 
говорил, что Владимир Васильевич спал лишь по нескольку часов в сутки: готовил 
научный отчёт, сдавал дела своему преемнику Льву Валерьяновичу Булатову, 
утрясал разные мелочи – самые хищные расхитители времени. К тому же после 
первого прохладного приёма, верный тактике никому не навязывать своё общество, 
я сам сторонился начальника. Потом мы сблизились. Началось со случайных встреч 
за едой, их продолжили запланированные разговоры в домике и, наконец, памятный 
поход на торосы.
Вначале Панов показался мне угрюмым и замкнутым; лишь позднее я понял, что это 
внешнее проявление огромной физической и нервной усталости, накопленной за год 
тяжёлого дрейфа. Ему ещё нет сорока, но жёсткий мальчишеский чуб пробит 
сединой; узкие чёрные глаза смотрят остро и в упор, как бы вопрошая: «Что ты 
есть за человек?» – а широкие, твёрдые скулы говорят о сильном и упрямом 
характере. За Полярным кругом Панов провёл около пятнадцати лет, повидал людей 
в разных ситуациях и поэтому не спешит давать характеристики тем, кого не видел 
в деле. По образованию Владимир Васильевич океанолог, его диссертация «Термика 
моря» заслужила в научных кругах высокую оценку. Он любит свою науку – 
творческий сплав физики, химии, математики и биологии – и уверен в её большом 
будущем. В Ленинграде у него растут две девочки, младшей шесть, старшей 
двенадцать лет; он вспоминает о них с нежностью и как-то не может ещё поверить, 
что недели через три их увидит.
Самый большой и интересный разговор произошёл у нас при таких обстоятельствах. 
Панов неожиданно предложил мне пойти с ним на обход лагеря – это часа на два, 
вдоль торосов: посмотреть, как держатся старые трещины, не появились ли новые. 
Едва успел я задрать нос от такой чести, как Панов объяснил, что по инструкции 
на торосы никто не имеет права ходить один, а все ребята сейчас заняты. Пошли. 
Панов предложил мне держаться рядом – мало ли что может случиться. Я вспомнил 
рассказ радиста Яши Баранова и готов был даже взять начальника под руку. А 
история эта призошла на станции «Северный полюс-7». Туда прилетел корреспондент 
газеты «Труд», которому для придания очерку полярного колорита обязательно 
нужно было своими глазами увидеть трещину. Он уговорил начальника станции 
Ведерникова взять его на обход. Полярная ночь ещё не кончилась, было темно. 
Начальник станции шёл впереди, прощупывал лёд фонариком, и вдруг какое-то 
предчувствие заставило его обернуться. Корреспондент исчез, словно растворился 
в воздухе. Ведерников заметался, бросился назад и наконец нащупал лучом 
фонарика торчащий из трещины капюшон. Ведерников ухватился за него и вытащил 
корреспондента, который не только своими глазами увидел, но и ощутил, что такое 
трещина на дрейфующей льдине.
Мы прошли мимо ближних к лагерю торосов, образовавшихся на месте трещины, из-за 
которой станция осталась без посадочной полосы. А вот и её оставшийся кусок: на 
нём сиротливо чернели обломки АН-2, отлетавшего своё… Мы заговорили о полярных 
опасностях. Панов нисколько не преуменьшал постоянной угрозы, под которой 
находятся жизнь и спокойствие обитателей льдины, но, во его твёрдому убеждению, 
никакая профессия по обилию опасностей не может сравниться с работой полярных 
лётчиков.
– Мы всего насмотрелись, – рассказывал Панов, – но лётчиками нельзя не 
восхищаться. Летом произошёл такой случай. Погода была неустойчивой, то ясной, 
то наплывал туман, а самолёты летели один за другим. Через несколько минут 
должен был появиться ИЛ-14 – фамилию командира называть не стоит, а то ещё Марк 
Иванович Шевелев ему всыплет. Слышим гул моторов, но над нами – туман! Когда 
самолёт разворачивался – пилот видел лагерь, заходил на посадку – полоса