ская. – Развлекает, но не волнует.
– К тому же не входит в школьную программу, – Чистяков фыркнул. – А Чехов 
входит.
– Напрасно иронизируете, Игорь, – отозвалась Невская. – В одной его «Скучной 
истории» больше ума и сердца, чем в собраниях сочинений иных писателей.
Самолет так тряхнуло, что не все удержались на своих местах.
– Ого! – воскликнул Зозуля, потирая плечо. – Пляски святого Витта.
Солдатов, который чуть не свалился со скамьи, поднял голову, протер глаза.
– Бетономешалка чертова! Все летим?.. Брюхо подвело.
– Потерпи, Слава, минут через сорок, говорят, будем на Среднем, – утешила Лиза.
– По расчету, – поправил Гриша. – Так всегда говорят летчики и моряки.
– Все знает! – восхитился Солдатов. – Отличник?
– Троечник, – сердито сказала Невская. – Математикой занимается из-под палки.
– Это другое дело, – удовлетворенно сказал Солдатов. – А я думал, отличник.
– Что там у вас происходит? – пытливо глядя на вошедшего бортмеханика, спросил 
Чистяков.
– Самолет простудился, чихает! – весело ответил Кулебякин, нагибаясь к 
иллюминатору.
– Миллиметров шестьдесят-семьдесят, – тихо сказал Белухин и громче: – Чего 
высматриваешь? В молоке все равно ничего не видать.
– Свидание назначил, – отшутился Кулебякин, – а она запаздывает.
– И правильно делает, – подхватила Лиза, – вашего брата нужно выдержать, больше 
ценить будете.
Кулебякин подмигнул Лизе и пошел в кабину.
– Не там ценителей ищешь, – игриво заметил Белухин. – Куда молодому вину до 
старого коньяка!
Анна Григорьевна толкнула его локтем в бок.
– От ревматизма скрючило, а взбрыкивает!
Самолет снова тряхнуло, резко уменьшился накал в лампочках, стало почти темно.
– Ой, язык прикусила! – вскрикнула Лиза.
– Батюшки, чего они там балуют? – забеспокоилась Анна Григорьевна.
– Нужно пойти… и спросить, – порывисто произнес Игорь.
– Я ничего не вижу, – сказал Зозуля, протирая платочком очки.
– Не в читальне, – послышался голос Белухина. – Помнишь, Анюта, как мы в Новый 
год при свечах сидели? А заваруха тогда приключилась такая…
Лампочки набрали силу, и вошедший в грузовой отсек Борис Седых увидел 
встревоженные лица пассажиров.
– Товарищи, прошу внимания! – сказал он, поднимая руку.



ПОСАДКА

– Прошу внимания, – повторил он и улыбнулся. – Не беспокойтесь, все идет как 
надо. На Среднем туман, поэтому командир принял решение произвести посадку. 
Обстановка для посадки вполне благоприятная, однако нужны некоторые меры 
предосторожности… Кресел, как видите, у нас в салоне нет, поэтому попрошу всех 
лечь на пол и ни в коем случае не подниматься до полной остановки самолета. Все 
поняли? Ни в коем случае. Бортмеханик и радист вам помогут, выполняйте их 
указания. Повторяю, никаких оснований для беспокойства нет. Дима, Захар, 
приступайте.
И, ободряюще улыбнувшись, пошел в кабину, но не стал сразу садиться, а 
задержался у двери и прислушался. Затем, встретив вопросительный взгляд 
Анисимова, удовлетворенно кивнул, уселся и пристегнул ремни.
Самолет шел на снижение.
Сумерки перекрасили молочную пелену в грязно-серый цвет, и все вокруг было 
серым, будто атмосфера состояла из густой взвешенной пыли. Стеклоочистители под 
тяжестью намерзшего льда вышли из строя, лобовое стекло полностью потеряло 
прозрачность, и Анисимов открыл боковую форточку. Ворвавшийся в кабину морозный 
воздух обжег лицо. Анисимов прикрылся, как мог и до рези в глазах всматривался 
вниз.
Сколько раз сажал он машину на дрейфующий лед, но никогда в условиях полного 
отсутствия видимости. Теперь ответить на вопрос «Быть или не быть?» может 
только нижняя кромка облачности. Если она до поверхности льда – шансы быть 
равны нулю, если выше – тогда будем искать свой шанс.
Многое за последние сорок минут было впервые: и покалеченный обледенением 
самолет, и разорванная циклоном связь, и непослушный, рвущийся из рук штурвал, 
и грядущая посадка – вслепую? – на ледяное поле. Вслепую – значит, вдребезги! 
Не было еще в авиации летчика, который сел бы вслепую на дрейфующий лед и мог 
бы потом рассказать об этом. Те, кто садился, замолкали навсегда…
Как хотелось взять штурвал на себя, взмыть туда, за пять километров – к верхней 
кромке! Глупая, недостойная человека фантазия. Чутко прислушиваясь к биению 
сердца, поведению тяжелобольной машины, Анисимов отмечал, что слив всего 
бензина из правого бака и значительной части из левого мало чем ей помог: то, 
что она еще держалась в воздухе, само по себе было чудом. А личные вещи 
пассажиров – капля в море, может, еще пригодятся… Дверь в грузовом салоне, 
чтобы не заклинило при посадке, он приказал открыть и представлял себе, как 
неуютно сейчас пассажирам…
Нижняя кромка не появлялась.
Анисимов знал, как ухудшились аэродинамические характеристики самолета, как 
опасен для него любой порыв вет