аленького, беззащитного… Нет, для нее он все 
равно останется маленьким: шестнадцать лет разницы… Только купать себя больше 
не позволяет и сердито отворачивается, когда, забывшись, она натягивает при нем 
чулки – проросло зернышко, вытянулся колосок к небу, уже чуть ли не с сестру 
ростом. Каково ему с его уходом в себя и недетской задумчивостью будет в 
незнакомом классе? А ей в тиксинской школе? Ну, за себя-то она постоит, только 
бы не подвели с квартирой, обещали однокомнатную – это пока сманивали, в пояс 
кланялись, а что дадут?
– Зоя Васильевна, – смеясь, обратилась к ней Лиза Горюнова, – Игорь обещает 
устроить меня в Ленинграде в институт красоты, нос на сантиметр удлинить!
– Ты и так хороша, – серьезно сказала Невская. – Курносый, да свой.
– Уродка! – фыркнула Лиза, посмотревшись в зеркальце. – Что у меня, Зоинька, 
ничего, так это ноги, ну, еще плечи. Да вот беда, они в одежке, а нос-курнос на 
виду!
– Дура ты, Горюнова, – сдерживая улыбку, сказала Невская.
– Нет, правда, – не унималась Лиза, – я персиянкам завидую, что они закрываются,
 вот везучие бабы! У них так: сначала женись, а потом смотри, какая фурия тебе 
досталась!
– Постыдилась бы, девка, – пробормотала Анна Григорьевна.
– Кого? – удивилась Лиза. – Игорь все равно на мне не женится, маменькин сынок, 
а Славчик спит без задних ног. И Михаил Иваныч на бедную девушку никакого 
внимания не обращает.
Зозуля, не оборачиваясь, покашлял.
– Много болтаешь, Елизавета, – заулыбалась Анна Григорьевна. – Вон Игоря в 
краску вогнала.
– Это у него румянец во всю щеку, – возразила Горюнова, – кровь с молоком. И на 
кой мужику красота? Мне б такую или хотя бы Зойкину, я бы у Эльдара Рязанова в 
«Иронии судьбы» снималась. А то, видишь, в России красавиц не нашел. Игорь, а 
если мне новый нос сделают, пригласишь на танцы?
– Послушай, а ты и в самом деле медсестра? – засмеялся Игорь Чистяков. – Они 
все надменные, с тонкими губами и неприступные.
– Я в сестры пошла для ради белого халата, – поведала Горюнова, – он на 
подвенечное платье похож, а косынка – на фату. Я шью халаты из шелка и короткие,
 до коленок, чтоб пациент косил глазами и легче переносил уколы.
– В Тикси первым делом записываюсь в процедурный кабинет! – поддержал игру 
Игорь.
– Я-то думала, вокруг школы будешь ходить, кой-кого встречать и провожать!
– Ли-за… – с упреком сказала Зоя. – А что это нас так трясет?
– Воздушные потоки, – пояснил Гриша. – Это бывает, не беспокойся, Зоя. Михаил 
Иванович, а какого самого большого медведя вы видели?
– Метра три с половиной, – припомнил Зозуля. – Это когда он встал на задние 
лапы.
– А вы были близко? – У Гриши загорелись глаза.
– Не очень, метрах в ста. Но, признаюсь, в тот момент мне хотелось оказаться от 
него в ста километрах.
– Но ведь они не нападают на человека, – удивился Гриша. – Урванцев об этом 
писал, и я фильм видел по телевизору.
– Это мы знаем, что не нападают, – подал голос Белухин, – а медведю тот фильм 
не показывали, вот он и не знает.
– Самое агрессивное живое существо в Арктике – это человек, – сурово сказал 
Зозуля. – И, пожалуй, единственное в природе, которое убивает для своего 
удовольствия или самоутверждения.
– Я тоже так думаю, – согласился Гриша. – А вы, Николай Георгиевич?
– Пора бы заправиться, – уклонился от ответа Белухин. – На Среднем уже 
отобедали, до ужина там ничего не получишь.
– Трясет, – сказала Анна Григорьевна, – чайник с плиты сбросит. Может, 
подождем?
– Можно и подождать, – согласился Белухин.

Будь благословенно, неведенье!
Когда судьба делает крутой вираж и чаши весов – быть или не быть – замирают в 
шатком равновесии, когда с каждой секундой может прерваться ход времени и 
открыться вечность, когда мощные моторы Ли-2 от непосильного напряжения стонут, 
молят о пощаде – тогда будь благословенно, неведенье!
Ты спасаешь от бунта чувств, от взрыва нервной системы и ужасающей мысли, что 
через миг ты можешь обратиться в пыль, в ничто, – мысли, к чудовищности которой 
не подготовлено самое высокое сознание; ты даруешь безмятежный переход к 
абсолютному покою навсегда, который никто и никогда не потревожит; ты – 
величайшее благо, заслуженная награда за след, оставленный тобою на земле, за 
твои земные труды, радости, горести и разочарования. Спящий просто не досмотрит 
последний сон, бодрствующий заснет с улыбкой, и лишь знающий испытает щемящую 
горечь расставания со всем, что составляло смысл его, быть может, уходящей 
жизни.
Поэтому будь благословенно, неведенье!
В грузовом отсеке люди спали, разговаривали, смеялись – жили своей пассажирской 
жизнью, нисколько не догадываясь о том, что самолет влетел в непогоду и 
отчаянно пытается вырваться из железных лап циклона.

Четыре человека в пилотской кабине знали, потому что знать и бороться до конца 
было их профессией.
Если быть честным, то Савич, си