трое сыновей давным-давно покинули 
родительское гнездо и разлетелись по материку, радовался каждой встрече с 
летчиками, следил за их судьбами, наивысшее удовлетворение находил в своей 
работе и на старости лет никак не решался расстаться с дорогой его сердцу 
Арктикой…
* * *
В то самое время, когда Анисимов совершил вынужденную посадку, экипаж Ил-14 на 
Среднем готовился к вылету на дрейфующую станцию.
В одном синоптик Савич не ошибся – циклон прошел мимо Среднего стороной, и 
метеорологическая обстановка была вполне хорошей: ветер поперек полосы всего 
шесть-семь метров, и видимость в пределах нормы. О благоприятных условиях для 
посадки сообщили и с дрейфующей станции, так что никаких противопоказаний к 
полету не имелось. Бортмеханик залил все баки, разогрел моторы и доложил о 
готовности, экипаж получил «добро» и пошел к машине – и в эту минуту Зубавин 
вылет своей властью отменил.
Он сознавал, что берет на себя большую ответственность: хотя связь с Анисимовым 
оборвалась, он может вырваться из зоны обледенения и в течение часа 
благополучно приземлиться, но за это время условия на трассе, вполне вероятно, 
изменятся, и рейс на СП будет сорван. А самолет уже загрузили картошкой, 
которая, как ее ни кутай, терпеть не может мороза. Начальство, берущее в расчет 
не предположения, а результаты, придет в ярость – в этом Зубавин не сомневался. 
Ну, лишат премии, сделают начет на зарплату – бог с ними, куда больше Зубавин 
опасался другого: могут, запросто могут выдворить на заслуженный отдых. В 
отделе кадров, доносили приятели, имеется список работников пенсионного 
возраста, и в этом списке четко напечатана фамилия Зубавина. Так что достаточно 
вскользь брошенного слова, изогнутой в недовольстве брови начальника управления 
– и освобождай место для Гриценко, который спит и видит себя на командном 
пункте аэропорта Средний.
И все-таки вылет Зубавин отменил.
* * *
Пока экипаж, осыпая ни в чем не повинную картошку проклятьями, перевозил ее на 
теплый склад, Зубавин вел лишенную всякой приятности беседу с Блинковым – 
командиром корабля. Беседа заключалась в том, что разъяренный Блинков 
произносил длинный и сбивчивый монолог, а Зубавин сочувственно кивал, подолгу 
раскуривал трубку и предостерегающе поднимал палец при каждом телефонном звонке.

Выходить из себя у Блинкова были самые серьезные основания: после рейса на СП 
он уходил в отпуск и ужасно спешил, потому что и так уже опаздывал на двое 
суток и всякие дальнейшие задержки воспринимал как злонамеренное посягательство 
на свою личную свободу. Тем более что Ксану, которая согласилась ехать в отпуск 
вместе с ним, могли перехватить другие – на красавицу стюардессу заглядывались 
многие, это Блинкову было доподлинно известно.
Позволив командиру корабля излить душу, Зубавин рыкнул: «А теперь помолчи!», и 
сжато изложил ситуацию.
Растерянный и приунывший, стараясь не думать о рухнувших планах, Блинков теперь 
стоял у висевшей на стене карты и гадал, где Анисимов мог сесть на вынужденную. 
Хотя расчетное время его прибытия не истекло, было ясно, что не мог такой 
летчик, как Анисимов, продолжать бессмысленный полет: наверняка где-то 
приледнился, и не на шасси, конечно, что в темноте на дрейфующем льду было бы 
до крайности безрассудно, а «на брюхо». Так что Илью, не мешкая, надо искать, а 
как и где?
Зубавин, прищурившись, смотрел на Блинкова и без всякого сочувствия внимал его 
сбивчивым рассуждениям. За годы работы в аэропортах он всего навидался и привык 
относиться к летчикам как к взрослым детям: вечные борцы за справедливость, 
непосредственные, легко возбудимые, взрывные, но в конечном счете честно 
соблюдающие правила игры. Мишу Блинкова он знал как облупленного. Бурная личная 
жизнь Миши, великого ходока по дамской части и в свои тридцать два года 
нестреноженного, давала обильную пищу для всякого рода анекдотов; однако, 
насколько дерзок и бесшабашен он был на земле, настолько осторожен и 
осмотрителен в воздухе: риска не терпел, любил летать наверняка, от «прыгающих» 
экспедиций с их первичными посадками и высоким заработком отказывался, но зато 
и аварий ни разу не имел. Словом, летчиком Блинков был заурядным, никаких 
отступлений от инструкций и приключений в воздухе за ним не числилось – 
качества, которые высоко ценит начальство, предпочитающее надежную, 
гарантирующую от ЧП заурядность пусть талантливой, но своевольной лихости.
Вот и сейчас Блинков доказывал, что искать Анисимова – задача сверхсложная. Нет,
 он, конечно, не отказывается, но просит учесть, что поиск придется вести на 
акватории порядка сто на сто километров, к тому же в условиях практически 
полной полярной ночи; а если циклон в данном районе обосновался всерьез и 
задует поземка, то шансы на успех и вовсе приближаются к нулю…
Слушая доводы Блинкова, Зубавин думал, что не может с ними не согласиться, но 
от такого совпадения мыслей ощутил одну лишь горечь. Анисимова он заметно 
выделял из числа нынешних летчиков, любил с ним общаться и поселял всегда у 
себя на квартире – честь, которой удостаивались немногие избранные; грешная 
мысль, но лучше бы произошло наоборот и Блинкова искал Анисимов – ему бы и в 
голову не пришло разглагольствовать о сверхсложной задаче и близких к нулю 
шансах… Ничего не выражающим взглядом Зубавин смотрел на Блинкова, слушал его и 
испытывал все более жгучую тревогу за судьбу Анисимова, его экипаж и пока что 
безымянных пассажиров, фамилии которых с Диксона еще не сообщили. Чем 
закончился полет? Из обрывка последней радиограммы с борта 04213 известно лишь 
то, что правый мотор заглох, об