уже на первом курсе раскусили эту трагическую примету и зафиксировали ее для 
памяти в своих записных книжечках. Юрик и Шурик изысканно вежливы, воспитанны и 
относятся к взрослым с подчеркнутым уважением. Их устроила в санаторий мама, 
которая уверена, что «этим невыносимым баскетболом дети совершенно расшатали 
свою центральную нервную систему». Ксения Авдеевна в глаза и за глаза осыпает 
братьев похвалами, и, по-моему, зря. Какое-то шестое чувство подсказывает мне, 
что это два плута, каких свет еще не видывал. Я убежден, что именно они 
положили кирпич в Ксеничкин саквояж и посолили халву Прыг-скоку.
Из озера, отряхиваясь, выходят два друга. На них весело смотреть.
Зайчик огромен, угрюм и молчалив. Хотя ему не больше двадцати пяти лет, у него 
есть веская причина смотреть на жизнь печальными глазами Экклезиаста. Зайчик, 
боксер-перворазрядник, был нокаутирован в решающем бою на первенство профсоюзов,
 нокаутирован противником, который, как убедительно доказывали до боя приятели, 
не стоил его, Зайчика, мизинца. «У него совершенно не работает левая, – 
говорили о его противнике приятели, – ткни пальцем, и он рассыплется в прах!» 
Но именно эта левая так двинула Зайчика в челюсть, что он взвился в воздух и 
позорно шлепнулся на ринг. Бой передавали по телевидению, и все земляки видели, 
как спустя минуту после начала первого раунда Зайчик жалко проковылял к 
раздевалке. В сентябре ожидались новые соревнования, душевную травму нужно было 
срочно залечить, и завком отправил Зайчика в санаторий. А для контроля и 
руководства был выделен Борис, цеховой товарищ Зайчика, маленький, худенький и 
верткий, как школьник. Он не намного старше своего подопечного, но тот 
слушается его, как новобранец старшину роты. Каждое слово, исходящее из уст 
Бориса, для Зайчика мудрость в последней инстанции, божественное откровение 
свыше.
Илья Лукич Раков сидит в сторонке, особняком. Илья Лукич – важная персона. Он 
директор большого ресторана, и ему ужасно хочется, чтобы все поняли размеры 
разделяющей нас дистанции. Лишь к своему старому знакомому Прыг-скоку он 
относится как к равному. Остальным директор уже дал понять, что хотя он и 
вспыльчивый человек, но не какой-нибудь там рядовой неврастеник, а руководящий 
работник, получивший путевку из одного уважения к его личности. Как только он 
узнал, что существует такой редкостный санаторий с ограниченным контингентом 
отдыхающих, то нажал на все педали, и путевку ему доставили в кабинет на 
серебряном подносике. Илья Лукич уже закончил сервировать пень и степенно, 
соблюдая достоинство, поглощает разные продукты. Время от времени он 
прикладывается к фляжке и благодушно поглаживает себя по упитанному животу.
Растревоженный приятным запахом, Шницель поднимает голову и изучает обстановку. 
Его волнует пень, от которого доносится аромат ветчины. Антон укоризненно 
качает головой, нагибается к Шницелю и что-то шепчет. Пес внимательно слушает, 
на его морде появляется презрительная улыбка, и, проглотив слюну, он 
отворачивается от вожделенного пня.
– Принципиальная собака, – с уважением говорит Игорь Тарасович.
– Да, есть немножко, – скромно подтверждает Антон. – Приходится с ним работать, 
внушать. Шницель скорее умрет с голоду, чем возьмет пищу у чужого человека. А 
однажды я его запер в квартире и забыл оставить еду. Лишь к вечеру я вспомнил 
об этом и о том, что на столе остался лежать целый круг копченой колбасы. 
Другая собака на месте Шницеля…
Пока Антон сочиняет свою легенду, я с огромным и все растущим интересом 
наблюдаю за Шницелем. С минуту он лежит и пыжится от похвал. Затем его 
моральные устои начинают вступать в конфликт с потребностями плоти. Шницель 
бросает задумчивый взгляд на покрытый салфетками пень, осторожно косится на 
Антона и медленно, потягиваясь, поднимается. Чувствуется, что в собачьей душе 
происходит мучительная борьба между добром и злом. Трусливо зевая, Шницель 
плетется в сторону, отвернув голову от ветчины и делая вид, что ему, Шницелю, 
ветчина не такая диковинка, чтобы тратить на нее свое драгоценное время. Илья 
Лукич сначала с некоторым беспокойством смотрит на пса, делающего вокруг пня 
концентрические круги, но затем успокаивается. Директор пьет боржом, ковыряет в 
зубах и не замечает, что радиусы кругов становятся все короче. И не успевает 
Антон закончить свой правдивый рассказ, как раздается взрыв проклятий, это 
древнее, как эстрадная шутка, излияние души ограбленного собственника. 
Двухметровыми скачками Шницель уносится в лес, а за ним, потрясая бутылкой и 
теряя на ходу салфетки, мчится ограбленный директор.
Антон что-то лепечет приседающему от удовольствия археологу, профессор хохочет, 
Машенька улыбается. Даже Зайчик и тот чуть раздвинул губы в улыбке.
– Гип-гип-ура! – раздается звонкий голос Юрика.
– Катер! – кричит Шурик.
Мы подтягиваемся к берегу и начинаем посадку. Антон грозно кричит, и из лесу – 
воплощенный грех – появляется Шницель. Морда его лоснится, но хвост опущен и 
тянется по траве, словно у Шницеля не хватает физических сил придать хвосту 
гордое дугообразное положение. Пес с трудом переваливается в катер, прижимается 
к ногам хозяина, и в его полных раскаяния глазах легко можно прочесть: «Люди, я 
сделал все, что мог. Я долго терпел, но будьте справедливы – я же не каменный! 
Я обыкновенная собака, со всеми присущими собаке слабостями и недостатками, и 
прошу принимать меня таким, какой я есть. Не искушайте меня, люди!»



НЕЖНОЕ ЭФИРНОЕ СУЩУСТВО

Я читал много книг о природе. В школе я зубрил наизусть тургеневские пейзажи. Я