которое оторвало меня от газеты, и попросил Марию Мироновну – я с трудом 
произнес эти два слова – объяснить мне, что ее встревожило.
– Зовите меня просто Маша, – вздохнув, ответила она. – Меня все равно никто не 
хочет называть Мария Мироновна. А мы беседовали так… о разных профессиональных 
тайнах. Ну, рассказывайте.
Выслушав меня, Маша подумала, совсем как школьница потерла лоб ладонью и 
подвела итоги:
– Вы меня устраиваете. Подавайте заявление и готовьтесь к отъезду. До свидания.
– А можно будет еще с вами…
– Проконсультироваться? – закончила Маша. – Конечно. Ведь я тоже еду с вами, 
как санаторный врач.
– О! – вырвалось у меня. – Извините.
– Ничего, это чисто нервное, – констатировала Маша и улыбнулась. – Всего 
хорошего.
«Занятное существо, – уходя, подумал я. – Только лечить людей ей, наверное, 
рановато. Куклу – куда ни шло, но человека…»



АНТОН И ШНИЦЕЛЬ

У каждого человека может быть много приятелей, но друг– только один. И, ради 
бога, не убивайте меня ссылками на четырех мушкетеров и троих в одной лодке (не 
считая собаки). У Петра Первого был один Алексашка Меншиков, у Дон-Кихота – 
Санчо Панса, а у Тимошенко – Березин. Эти примеры кажутся мне более 
убедительными. Да, только один друг – и сколько угодно приятелей.
У приятеля можно занять трешку до зарплаты, запастись свежим анекдотом, поорать 
вместе на футбольном матче и распить бутылочку доброго вина. Общение с 
приятелем легко и приятно, оно освежает, как слепой дождик в летнюю сушь.
Но есть вещи, на которые способен только друг. Только друг заложит в ломбард 
свои единственные парадные брюки, чтобы вы могли купить букет цветов любимой 
девушке; только друг, зеленея и про себя обзывая вас идиотом, согласится битых 
два часа слушать ваши лирические стихи и при этом не станет корчить постные 
рожи; только он будет бродить всю ночь по притихшим улицам, слушая ваш 
бессвязный и жалкий лепет насчет любимого существа; и только у него хватит 
такта не сказать вам, что у этого существа походка и манеры гусыни.
Теперь вы уже подготовлены к тому, что в санаторий я поехал не один. Я сказал 
Антону, что мое здоровье и, следовательно, жизнь зависит только от него. Я 
добавил, что если он не разделит со мной санаторную скуку, то я не двинусь с 
места и тихо, никого не проклиная, скончаюсь от недосыпания на своей тахте, 
завещав ему двести рублей невыплаченного долга за купленный в кредит магнитофон.

В ответ Антон тупо пробормотал, что за удовольствие увидеть мою агонию он 
согласен заплатить двести рублей. Он, разумеется, ни в какой санаторий не 
поедет и просит меня прекратить бесплодные разговоры на эту тему. Пришлось 
вытаскивать последний аргумент. Я равнодушно, между прочим, вскользь сообщил 
этому самоуверенному типу, что как-нибудь обойдусь и без него. Очаровательная 
девушка, которая тоже едет в санаторий и которая…
Антон всполошился. Прямолинейными и лобовыми вопросами он выведал у меня все, 
что касается Машеньки, и заявил, что это меняет дело. Он уверен, что чем 
наивнее и голубоглазее бывают «эти ведьмы» – Антон выразился именно так, – тем 
опаснее они для честного холостого человека. Он, Антон, не может бросить меня 
на съедение и, безусловно, едет в санаторий. Он только добавил, что перспектива 
непрерывного общения со мной в течение месяца настолько его обескураживает, что 
он вынужден настаивать на одном условии: с нами едет его пес, возмутительно, 
лохматая и наглая собака, по кличке Шницель. Если я не согласен, он готов 
удовлетвориться компанией одного пса и уверен, что не будет в проигрыше, так 
как Шницель, по крайней мере, не симулирует бессонницу и не болтает всякую 
чепуху про свое здоровье.

Несмотря на крайне развязный тон этого заявления, я вынужден был согласиться. 
Мне просто больше ничего не оставалось делать. Антон был на редкость 
покладистый малый во всем, что не касалось его пса. Но стоило кому-нибудь 
проехаться по адресу Шницеля, как Антон становился на дыбы. Года два назад он 
подобрал в канаве полузамерзшего щенка, ввел его в свой дом, выкормил и 
разбаловал, как собаку. И пес вел себя в квартире так, словно лицевой счет 
выписан на его имя. Каждый день в половине пятого Шницель приходил к проектному 
бюро, где Антон портит ватманскую бумагу, и смотрел в окно на своего приятеля, 
подмигивая и кривляясь. Рядом на столбе висели часы, а если ровно в пять Антон 
не выходил, Шницель поднимал неимоверный скандал: он юлой вертелся под окном, 
облаивал прохожих, которые мешали ему совершать этот ритуал, подпрыгивал, рычал 
и всеми средствами демонстрировал свое негодование. Антон сердился, грозил 
кулаком, но Шницель пожимал плечами и делал вид, что эти знаки неодобрения ему 
неведомы. Зато когда хозяин выходил, на морде у пса появлялось такое умильное 
выражение, что Антон немедленно покупал подхалиму пастилу, которую Шницель 
страстно любил. Потом эта парочка прогуливалась и интеллектуально общалась. Это 
был священный час, в котором Шницель видел смысл своего существования. Горе 
тому, кто в это время отрывал Антона от выполнения его обязанностей 
собеседника!
Однако хватит о Шницеле. Дело прошлое, но, когда я вспоминаю наше сенсационное