расправу. Из-за кустов доносился приглушенный голос Антона. Я осторожно 
заглянул сквозь ветви. Лежа на траве, Шницель приканчивал курицу и внимательно 
слушал своего хозяина. Ласково поглаживая дворнягу по голове, Антон 
проникновенно говорил о страшной участи воришек, о всеобщем к ним презрении. Он 
говорил, что вору не место в человеческом обществе. Шницель благодушно кивал и 
облизывал длинным языком покрытую жиром морду. Я кашлянул, и Антон, прервав 
проповедь на полуслове, сурово закончил:
– Если такое повторится, негодяй, убью! – И, посмотрев на меня, добавил: – Ну, 
чего глазеешь? Пошли искать Глюкозу!
Корову мы нашли в пруду, куда она залезла по самые уши.
О том, как мы вытаскивали Глюкозу из пруда, пасли, доили, снова пасли и снова 
доили, Антон взял с меня клятву никогда никому не рассказывать. «Может быть, – 
сказал он, – пройдут годы и мы, убеленные сединами старики, будем с доброй 
улыбкой вспоминать этот наверняка самый позорный день в нашей жизни. Не 
исключено, что мы даже будем смеяться.

Но до тех пор – если, конечно, ты мне настоящий друг – и не подумай заикаться 
об этой истории».
Я обещал не заикаться. Я слишком дорожу дружбой Антона, чтобы отказать ему в 
этой маленькой услуге. Поэтому подождите хотя бы лет двадцать, и я расскажу вам 
кое-какие дополнительные подробности. Если Антон разрешит, естественно.



СКАНДАЛ В БЛАГОРОДНОМ СЕМЕЙСТВЕ

Вечером по удару гонга мы собрались на площади имени Пятницы (дворик у конторы),
 до крайности недовольные друг другом. От энтузиазма, с которым начинался 
рабочий день, не осталось и следа. На лбу Зайчика разместился багрово-лиловый 
синяк, похожий на пирамиду с усеченным конусом; болезненно морщился и 
вскрикивал чуть ли не на каждом шагу Антон, прихрамывал Борис и болтал в 
воздухе перевязанным пальцем Лев Иванович. Члены коммуны, за исключением 
неунывающей Машеньки, выглядели такими потрепанными и жалкими, словно они 
только что закончили дележку счета за газ и электричество в коммунальной 
квартире.
– Вечер критики и самокритики объявляю открытым, – без всякого пафоса сказал 
Борис.
В своей короткой вступительной речи председатель коммуны не оставил от нас 
камня на камне. Он заявил, что своим поведением мы запятнали славное имя 
Робинзона Крузо, что десять самой скверной репутации котов, запертых в одном 
сарае, по сравнению с нами выглядели бы лордами на именинах ее величества. Он 
признался, что ему стыдно называть имена почтенных и уважаемых людей (все 
посмотрели на Игоря Тарасовича и Льва Ивановича), которых только чувство такта 
запрещает ему назвать ослами (возгласы возмущения Игоря Тарасовича и Льва 
Ивановича), людей, из-за глупой ссоры оставивших коммуну без обеда. Ему, Борису,
 жаль науку физику, в которую через три года войдут два юных лоботряса (суровый 
взгляд в сторону Юрика и Шурика), которые привязали полено к лапам петуха, 
чтобы он не мешал им играть в баскетбол. Когда Потапыч петуха освободил, 
несчастная птица была полумертвой от злости и унижения.
Борис рассказал про Зайчика, первым же ударом топора едва не раскроившим себе 
лоб, и выразил сожаление, что этого не произошло, ибо вторым ударом Зайчик чуть 
не отрубил Борису голову, а третьим вогнал единственный топор в суковатую чурку 
так глубоко, что высвободить его оттуда удалось лишь благодаря мастерству 
Потапыча. Ну, а что касается Антона, заключил председатель, то он вполне 
заслужил от Глюкозы удар копытом. Более того, он, Борис, считает, что корова 
поступила крайне гуманно, наказав только одного Антона, потому что второй 
«субчик» (кивок в мою сторону) заслуживал удара не меньшей силы. Вбить ноги 
беззащитного животного в колодки, чтобы удобнее было доить, могли люди с 
постыдно низким культурным и интеллектуальным уровнем.
– А не объяснит ли уважаемый председатель, по чему он хромает? – мстительно 
спросил Лев Иванович.
Борис растерянно втянул голову в плечи.
– Что ж, – с предвкушаемым наслаждением сказал Лев Иванович, – тогда скажу я. 
Наш руководитель, столь гневно и объективно бичевавший наши пороки, в силу 
особенностей своей памяти упустил один факт. – Профессор от удовольствия 
почмокал губами. – В самый разгар рабочего дня, когда мы – я не имею в виду 
коллегу Ладью – потели на кухне, наш глубоко и многоуважаемый шеф… Знаете что 
делал? Играл – причем вопреки желанию партнера – в чехарду с Мармеладом! И во 
время одного лихого прыжка… – Борис со вздохом кивнул.

–Я бы хотел спросить коллегу Черемушкина, – невозмутимо посасывая трубочку, 
проговорил Игорь Тарасович, – что он имел в виду, роняя свою реплику насчет 
моей работы на кухне. Уж не считает ли коллега, что картошка сгорела из-за меня,
 а не потому, что профессор Черемушкин непрерывно бегал к окну смотреть на 
одного молодого и симпатичного члена коллектива?
–Я имел в виду тот неоспоримый факт, – ответил Лев Иванович, трусливо взглянув 
на жену, – что, пока коллега Ладья разрывал во дворе кучу мусора в поисках 
своих неандертальцев, в котле выкипел суп и неизвестно куда убежали со 
сковороды три жареные курицы! Может быть, кандидат бронтозавровых наук И. Г. 
Ладья объяснит высокому собранию это сверхъестественное явление?