– Постой! – рявкнул мне в спину Чернышёв. – Придёшь?
– Приду.
– Тогда вот что…
В каюту быстро, без стука вошёл радист Лесота, самый важный и неприступный 
человек на судне. Он искоса взглянул на меня и сунул Чернышёву листок. Чернышёв 
пробежал его глазами, крякнул, сделал знак Лесоте, и тот вышел.
– Застолье отменяется? – спросил я.
– Очень даже возможно, – пробурчал Чернышёв, сбрасывая домашние тапочки и 
надевая сапоги. – Раньше не мог, петух длинноногий!
– Какого именно петуха вы подразумеваете?
– Да не тебя, Ваську Чеботарёва. – Чернышёв встал, набросил на плечи куртку. – 
ПРС «Байкал» (ПРС – посыльно-разъездное судно) в тридцати милях сильно 
обледенело, просит указаний.
– А «Буйный»?
– Ещё утром срочно перебросили к Татарскому проливу, там он куда нужнее. – 
Чернышёв пошёл к двери, обернулся, сощурил глаза. – Напоследок: не помнишь, о 
чём, бишь, мы с тобой здесь беседовали?
– Отлично помню, кроссворд решали.
– Не друг ты, Паша, а чистое золото… Что, кончилась твоя спокойная жизнь?
– Черт с ней.
– Ну, пошли.
Я прижался лбом к холодному окну. Темнело, на небе зажглись первые звезды, 
откуда-то вывалилась луна. Шторм по-настоящему ещё не разыгрался, намётанным 
взглядом я определил три-четыре забрызгивания в минуту; палуба, однако, 
покрылась ледяной коркой, а с рангоута и такелажа свисали здоровенные сосульки. 
Наверное, к возвращению в Вознесенскую как раз набралось бы тонн двадцать – 
наша привычная норма. В нескольких кабельтовых поднимала трал «Кострома», 
поисковый траулер, и больше никаких огней не было видно.
С силой хлопнула тяжёлая дверь рубки.
– А, «Кострома» сматывает удочки! – послышался голос Корсакова. – Наперегонки, 
Антоныч?
– Не угнаться, Виктор Сергеич, – скорбно поведал Лыков. – Она после капремонта, 
не машина у неё, а зверь.
– Курс семьдесят пять, – выходя из штурманской, негромко приказал Чернышёв и 
перевёл ручку машинного телеграфа на «полный вперёд».
– Есть, курс семьдесят пять. – Перышкин лихо крутанул штурвал.
– Одерживай! – рыкнул Чернышёв. – Пошёл… противолодочным зигзагом… Точней на 
курсе!
– Есть, точней на курсе…
Боковым зрением я следил за Корсаковым. Уж он-то хорошо понимал, что такое курс 
семьдесят пять – «Семён Дежнев» уходит в открытое море; Корсаков посматривал то 
на Чернышёва, то на Лыкова, ожидая разъяснений, но и тот и другой будто забыли, 
что он здесь находится.
– У нас новости? – спросил он.
Ему никто не ответил.
– Алексей Архипович, у нас новости? – настойчиво переспросил Корсаков.
– Ах, вы ко мне… – встрепенулся Чернышёв. – А я думал, Виктор Сергеич, вы про 
себя рассуждаете, как Паша. Он иногда погрузится в свои мысли, забудется и 
такое выдаст, что обхохочешься!
Он протянул Корсакову листок с радиограммой и включил трансляцию.
– Палубной команде приступить к околке льда!
– Лёд пока что вязкий, – подал голос из тёмного угла рубки Ерофеев. – Лучше 
всего пешней и лопатой. Разрешите, Архипыч?
– Побереги силы, Митя, – сказал Чернышёв. – Может, пригодятся.
В распахнувшейся двери тамбучины показался Птаха, обвязанный страховочным 
концом. Широко расставив, ноги, он сильными ударами пешни сбил лёд со 
штормового леера, прикрепился к нему карабином и махнул рукой. Один за другим 
из тамбучины вышли Воротилин, Дуганов и ещё трое матросов.
Подсвечивая себе фонариком, Корсаков прочитал радиограмму и вернул её Чернышёву.

– Все-таки не понимаю, – сказал он, – разве «Байкал» терпит бедствие?
Лыков чуть слышно выругался и постучал по дереву штурвала.
– Капитан на «Байкале» молодой, из вчерашних старпомов, – глядя в локатор, 
ответил Чернышёв. – За молодёжью, Виктор Сергеич, глаз да глаз нужен, горячая 
она, что твой кипяток! Антоныч, ты за палубой проследи, чтоб не лихачили.
– Вы так и не разъяснили… – начал Корсаков.
– Я в радиорубку, Антоныч, – пошёл к двери Чернышёв. – Всех посторонних прошу 
покинуть мостик.
– Но я… – встрепенулся Корсаков.
– Прошу покинуть! – повторил Чернышёв.



Катамаран

Я решил сделать вид, что это ко мне не относится, и, сжавшись в комок, затаился 
в тёмном левом углу рубки.
– Одно слово – и выгоню, – заметив меня, предупредил Чернышёв.
Я благодарно кивнул. В салоне иллюминаторы давным-давно обмёрзли, в моей каюте 
их вовсе не было – внизу бы я сходил с ума.