– Зимняя муссонная циркуляция… – обескуражено оправдывался Ванчурин.
– Восточная периферия мощного азиатского антициклона…
Ванчурин был, пожалуй, лучшим синоптиком Дальнего Востока и ошибался, как 
утверждали моряки, один раз в году, и то в високосном.
– Тот случай, когда за ошибку объявляют благодарность, – успокаивал Корсаков 
расстроенного Ванчурина. – Алексей Архипыч, предлагаю поощрить синоптика! Мы 
собрались в салоне для обсуждения следующего этапа эксперимента. По плану это 
мероприятие довольно громко именовалось «теоретической конференцией», но 
материала для докладов накопилось пока что мало, и было решено просто 
обменяться мнениями – «потрепаться на научные темы», как выразился Никита.
Последними, замёрзшие и обветренные, явились в салон Ерофеев и Кудрейко.
– Опаздываете, теоретики, – проворчал Чернышёв. – Начнём с вас, пока не 
разморило в тепле.
– На палубе все ещё полужидкая каша, а на такелаже слабый лёд, – бодро сообщил 
Ерофеев. – Мы с Алесем, пораскинув своим скудным умишком, пришли к выводу: пока 
продолжается забрызгивание, лёд будет образовываться медленно. Запиши крупными 
буквами, Никита, для вечности.
– Архимеды, – уважительно сказал Никита. – Неужели сами такое придумали?
– Наблюдение верное, – сказал Чернышёв. – Только смотря при какой температуре 
воздуха. Сколько сейчас?
– Минус семь, – доложил Ванчурин.
– Значит, до конца забрызгивания быть на палубе каше, – утвердительно сказал 
Чернышёв, – можно убирать лопатой. А вертикальные конструкции обледенеют 
быстрее: ветер их обдувает гораздо интенсивнее, чем палубу.
– Вряд ли, Архипыч, останется каша, – усомнился Ванчурин. – К двадцати часам, 
полагаю, температура понизится до минус двенадцати, ветер работает с норд-веста.
 Если к тому времени забортная вода не смоет кашу, она превратится в лёд.
– Алексей Архипыч, когда, по вашим наблюдениям, лёд достигает наибольшей 
прочности? – спросил Корсаков.
– Часа через три-четыре по окончании забрызгивания.
– А что скажут специалисты? – обратился Корсаков к гидрологам.
– Да, примерно так, – подтвердил Ерофеев. – Когда часть рассола вытекает или 
вымораживается, температура льда понижается, и он становится более прочным. 
Истина эта общеизвестна, а практический вывод предлагаю сформулировать таким 
образом: околку льда, если она не производилась в процессе обледенения, следует 
произвести сразу же по окончании забрызгивания, иначе потребуется в несколько 
раз больше усилий.
– И мысль правильная, я сформулирована толково, – кивнул Чернышёв. – Если нет 
возражений, так и запишем. Вот молодцы полярники, недаром про вас в газетах 
пишут и по высшим нормам кормят – смекалистые ребята, с мозгом. Именно сразу же 
– в этом весь секрет. Я знавал капитанов, которые не торопились с околкой – 
чего там, придём в порт, успеем! – а потом лёд становился, как камень, хоть 
отбойным молотком его кроши. Или, того хуже, начинался шторм, и тогда 
окалываться приходилось в аварийных условиях. Взять того же Васютина, – 
Чернышёв скрипнул зубами, – это теперь он большой начальник, учит плавать 
других несмышлёнышей, а два года назад возвращался с промысла на «Алдане» в 
новогоднюю ночь, обледенел по дороге как сукин сын, а гнать наверх команду 
пожалел, отец родной: пусть ребятишки отдохнут, сохранят силы поплясать вокруг 
ёлочки. А в пяти милях от берега – крен под пятьдесят градусов, ёлочку побоку, 
SOS в эфир, и если бы случайный танкер не взял «Алдан» на буксир…
– А сколько льда он набрал? – спросил Корсаков.
– Никак не меньше тридцати тонн, – припомнил Чернышёв, – Но дело не в 
количестве льда, у него ещё и танки были почти пустые – элементарно потерял 
остойчивость. – Чернышёв желчно усмехнулся. – И с тех пор товарищ Васютин 
настолько поумнел, что истины изрекает, лекции по радио нам, дуракам, читает!
Мы тактично смолчали: с «Буйного», который маячил на горизонте, час назад 
пришла радиограмма, рекомендовавшая капитану «Семена Дежнева» держаться ближе к 
берегу и при малейшей опасности покидать зону обледенения. Ничего особенного в 
той радиограмме не было, обычная перестраховка, но Чернышёв вышел из себя и 
долго орал на ни в чём не повинного радиста. Впрочем, все знали, что одно лишь 
упоминание фамилии Васютина совершенно лишает Чернышёва и подобия чувства юмора.

– Как-то увереннее себя чувствуешь, когда спасатель рядом, – простодушно и 
абсолютно не к месту поделился Баландин. И, увидев наши вытянутые лица, 
неспешно добавил: – При условии, конечно, что он не будет слишком назойлив, не 
так ли?
Чернышёв великодушно сделал вид, что не слышал этого оскорбительного замечания.
– Ну, с Васютина чего спрашивать, – с непередаваемым пренебрежением произнёс он,
 – удивительно другое: даже настоящие капитаны, такие, к примеру, как Сухотин и 
Григоркин, и те к обледенению относятся легкомысленно. Вернее, относились – до 
нашей январской истории в Беринговом море: пока гром не грянет, мужик не 
перекрестится. Да и японцы, и англичане, и немцы, и шведы – все на лёд 
поплёвывали: вместо того чтобы потратить сущую чепуху на оснащение экспедиции, 
забивали публике головы тайнами всяких там треугольников, где нечистая сила 
корабли в пучину втягивает. Я, конечно, не знаю… – Чернышёв еле слышно трижды 
постучал по столу, – есть эти самые тайны или нет, а то, что от обледенения 
сотни судов идут на дно, – факт. И только потому, что многие капитаны понятия 
не имеют, когда и каким образом нужно окалываться или, если позволяет 
обстановка, выходить из зоны обледенения.
– Чуточку сгущаете краски, – возразил Корсаков. – Лабораторные испытания на