– А почему это произошло, как думаете?
– Может быть, ветер… – с колебанием начал Корсаков.
– Ветер даже усилился, – строго указал Ванчурин. – В ноль пятнадцать было 
двадцать метров в секунду.
– Я просто снизил скорость хода судна, – сказал Чернышёв. – Приём нехитрый, мы 
его не раз применяли. Но это, конечно, палка о двух концах: на малой скорости в 
штормовую погоду из зоны обледенения не выберешься.
– Тем не менее зафиксировать это необходимо, – сказал Корсаков. – Попробуем 
обобщить: основными факторами, влияющими на интенсивность забрызгивания, 
являются параметры ветра и волнения моря, курсовой угол к фронту волны и ветру, 
а также скорость, размеры и посадка судна.
– Афористично сказано, – похвалил Чернышёв, – замётано. Никита, если не трудно, 
не в службу, а в дружбу…
– Иду. – Никита поднялся и пошёл к двери.
– Куда идёшь?
– Но вы же просили меня позвать Птаху, – невозмутимо ответил Никита.
– Вот это фокус! – Чернышёв даже растерялся. – Как узнал?
– Секрет фирмы! – Корсаков улыбнулся, гордый успехом своего подшефного
– Подороже продай, Никита.
– Пачку цейлонского чаю, – с детским нетерпением предложил Чернышёв. Никита 
скривил губы. – Две пачки!
– И банку сгущёнки, – потребовал Никита.
– Черт с тобой, вымогатель!
– Когда Птаха выходил, – Никита задрал нос и изобразил на лице глубокую работу 
мысли, – вы сделали жест, словно порывались его задержать, но после секундного 
колебания отпустили. Следовательно, он зачем-то был вам нужен. А поскольку мы 
ещё не говорили о количестве набранного льда…
– Ну и ну, вот стервец! – хрипя и кашляя, восхитился Чернышёв. – А о чём я 
сейчас про себя подумал, угадаешь?
– Нет ничего проще: вы чертыхнулись по адресу своих голосовых связок.
– Утопить колдуна! – торжественно провозгласил Чернышёв. – Не позавидуешь его 
будущей бесовке: попробуй, дай левака, если тебя насквозь видят.
– Я бы не назвал его будущую жену бесовкой, – с чуть заметной улыбкой сказал 
Корсаков. – Симпатичная и миловидная девушка.
– Миловидные и есть самые бесовки, – возразил Чернышёв. – С виду баба как баба, 
идёт, каблучками стучит, а на самом деле на метле летает.
Чернышёв вздохнул, и все заулыбались: не надо было обладать проницательностью 
Никиты, чтоб угадать, о чём он сейчас подумал. А уж я-то знал точно, что его 
собственная «бесовка», несмотря на её интересное положение, не давала ему покоя.

– Звали? – входя за Никитой, спросил Птаха.
– Садись и рассказывай, – предложил Чернышёв. – Где и какой лёд был? Учти, за 
каждое солёное словечко – день без берега.
– Тогда я лучше напишу, – ухмыльнулся Птаха. – Что мне, до конца жизни здесь 
торчать, трам-тарарам?
Птаха рассказал, что сильнее всего обледенели верхняя палуба, борта, такелаж, 
передняя и боковые стенки надстройки, крылья мостика. По грубому подсчёту, 
всего «Семён Дежнев» набрал тонн тридцать, и, что самое интересное, в разных 
местах окалывался этот лёд по-разному. Лобовая стенка рубки и планширь на бане, 
покрытые эмалью Баландина, окалывались значительно легче, чем все остальные 
участки: лёд сваливался не кусочками, а целыми пластинами, с одного удара.
– Значит, легче было окалываться? – с торжеством пытал Баландин.
– Раза в два, не меньше, – подтвердил Птаха. – Если б весь пароход такой эмалью 
покрыть, за два часа бы шутя управились…
Баландин кивал, исключительно довольный.
– … только, – продолжал Птаха, – одна беда: вместе со льдом часть эмали 
сбивается, снова покрывать нужно.
– Может быть, вы слишком сильно ударяли? – Баландин был слегка обескуражен. – 
Чем вы сбивали лёд?
– Мушкелем, конечно, – ответил Птаха. – Ну, кувалда деревянная.
– Нужно было поделикатней, – подал голос Ерофеев, – пальчиком сковырнуть. А то 
обрадовались – кувалдой…
– Нам пальчиком нельзя, – уже стоя в дверях, сказал Птаха, – у нас этот… 
маникюр.
– Что ж, для начала совсем неплохо. – Чернышёв с нескрываемым уважением 
посмотрел на Баландина. – Видимо, эмаль, Илья Михалыч, штука многообещающая. 
Как она по-научному?
– Кремний-органический полимер с антикоррозийным подслоем, – скромно сообщил 
Баландин. – Это если коротко.
– Как стихи, – пробормотал Никита. – Так и просится на музыку.
Было решено покрыть эмалью ещё ряд поверхностей и провести следующую околку под 
личным наблюдением Баландина.
Обсуждение шло на удивление мирно, даже в спорах, возникающих по тому или иному 
поводу, никто не «лез в бутылку», и все как-то быстро друг с другом соглашались.
 Сначала это меня порадовало, потом огорчило, но в конце концов я понял, что 
пока что материала для дискуссии накоплено слишком мало и обсуждались вещи 
бесспорные, ни у кого серьёзных сомнений не вызывающие. И всё-таки мною 
овладело ощущение, что и Корсаков, и Ерофеев, и другие чего-то не договаривают, 
сознательно обходят какую-то волнующую их тему: не раз я замечал в их 
обращённых к Чернышёву взглядах насторожённость и вопрос. И вдруг мне пришла в