– Восточники запомнят вас как образцового дежурного. Вы даже не представляете, 
как нас выручаете!
Хитрец!
А в другой раз он забросил такую удочку:
– Почему бы вам не остаться с нами на год? Дадим вам отдельную комнатку, 
сочиняйте в своё удовольствие. А в свободное время будете… это самое… дежурить. 
Ну, соглашайтесь. Вот ребята обрадуются!
– Тому, что не они, а я буду мыть посуду?
– Ну конечно!.. То есть, не только этому, но и тому…
– …что я буду подметать полы и чистить умывальник?
Сидоров не выдержал и рассмеялся. Но впоследствии он не раз возвращался к 
своему предложению, заставляя меня мучительно колебаться.
Так вот, я почувствовал в себе силы выйти наконец из сферы обслуживания в сферу 
производства. С другой стороны, там я вряд ли сразу стану полноценным 
работником. Поэтому напрашивался такой вывод: оставаясь штатным дежурным, взять 
ещё и полставки разнорабочего.
Едва я успел построить эту логическую конструкцию, как Флоридов выловил из 
эфира великолепную весточку: из Мирного вылетели два борта, и через шесть часов 
мы обнимем шестерых наших товарищей. Блокада Востока прорвана! Иван Тимофеевич 
отправился готовить тягач к расчистке взлётно-посадочной полосы. Вот он, 
удобный случай! Я попросил Тимофеича взять меня с собой, получил его согласие и 
побежал одеваться.
Тяжёлый тягач самая надёжная и любимая транспортная машина советских полярников.
 Мощный и манёвренный, как танк, тягач способен тащить за собой десятки тонн 
груза. Неприхотливая, воистину незаменимая машина! Трактор не достаёт ей и до 
плеча, на её фоне он выглядит словно молодая лошадёнка рядом с могучим 
тяжеловесом. К сожалению, трясётся и грохочет тягач тоже как танк. Мы ползали 
по полосе, расчищая и укатывая её специальным устройством, и по-дружески 
беседовали, точнее – орали во все горло.
Мы гоняли тягач по полосе. Читатель может саркастически сказать: «Мы пахали…» – 
и ошибётся, потому что за рычагами большую часть времени сидел я. Во имя истины 
замечу, что своё место Тимофеич уступил весьма неохотно: интуиция, видимо, ему 
подсказывала, что из этого не выйдет ничего путного. Поначалу так оно и было: в 
тягач, до сих пор спокойный и вежливый, как пони в зоопарке, словно вселился 
дьявол. Едва я сел за рычаги, как он начал содрогаться от ярости и шарахаться 
из стороны в сторону, норовя разбить нашими телами стенки кабины. Тимофеич 
только за голову хватался, глядя, как я превращаю гладкую полосу в просёлочную 
дорогу с выбоинами и ухабами. А когда тягач, дико взревев, рванулся с полосы на 
снежную целину, инструктор тактично, но твёрдо предложил ученику пересесть на 
пассажирское место. Слегка обескураженный, я дал возможность инструктору 
успокоиться и вновь возобновил свои притязания. И что бы вы подумали? Вторая 
попытка завершилась столь успешно, что Тимофеич только ахал и цокал языком: с 
таким изяществом и лихостью я вёл тягач. И лишь огрехн на виражах в конце 
полосы свидетельствовали о том, что за рычагами сидит механик-водитель пока ещё 
не экстракласса. Огрехи Тимофеич ликвидировал самолично, а в остальное время 
сидел и курил, расхваливая меня на все лады.
И когда часа через два к нам подсел Валерий Ельсиновский, он стал свидетелем 
моего триумфа.
– Профессионал! – явно гордясь своим способным учеником, говорил Тимофеич. – 
Уже километров пятнадцать орудует рычагами – и не угробил тягач!
Ревнивый Валерий тут же загорелся желанием испробовать свои силы, и теперь уже 
за головы хватались оба его инструктора. Я терпеливо делился с доктором 
передовым опытом и добился заметного повышения его мастерства. В дальнейшем мы 
не раз конкурировали, добиваясь права сесть за рычаги; наверное, за год зимовки 
доктор набил руку и сравнялся со мной классом, но будет нелишним скромно 
напомнить, что первым его, Валерия, учителем был всё-таки я.
Здесь, на полосе, мне удалось чуточку «разговорить» Тимофеича: до сегодняшнего 
дня он рассказывал о чём угодно, только не о себе, всячески увёртываясь от моих 
наводящих вопросов. Я знал, что Тимофеич много лет работал начальником участка 
на Кировском заводе в Ленинграде, три года провёл в Антарктиде, из них два – на 
Востоке; знал, что все начальники, с которыми он зимовал, не жалели усилий, 
чтобы вновь его заполучить; видел, как, прощаясь с Тимофеичем перед отлётом, 
ребята из старой смены довели лётчиков до исступления, ибо объятиям не было 
конца.
– Эх, жалость какая – улетит через полтора месяца Зырянов… Чего бы только не 
отдал, чтобы он с нами на год остался! – сокрушался Сидоров.
А начальник старой смены Артемьев в одной из наших коротких бесед говорил:
– Один только Зырянов – это целая книга. Нам повезло, что он был с нами – 
стержень коллектива! Присмотритесь к нему. Из всех полярников, которых я знаю, 
он выделяется своими человеческими качествами. То, что он в совершенстве знает 
дизеля и транспортную технику, вызывает разве что уважение. Но прибавьте к 
этому особую человечность и трудолюбие – и вы поймёте, почему Тимофеича любят. 
Причём поймёте быстро, через несколько дней.
И в самом деле, старая смена улетела, а Тимофеич как был, так и остался 
стержнем коллектива. Удивительный человек! Без всяких усилий со своей стороны 
он какимито невидимыми нитями привязывал к себе товарищей. Впрочем, что я 
говорю – без всяких усилий! Наоборот! Словно не было позади года труднейшей 
зимовки – Тимофеич продолжал работать за двоих, за троих. Он вечно трепетал, 
что новички, ещё не втянувшиеся в дело, сработают что-нибудь не так. Сергееву и 
Флоридову он помогал монтировать пеленгатор, Фищеву – собирать домик, дежурил