Подлинное величие не нуждается в искусственном пьедестале – оно в сердцах 
человечества.
Я думал об этом, когда «Визе» бороздил воды бухты, по которой сто пятьдесят лет 
назад шли легендарные «Восток» и «Мирный». Здесь было «прорублено окно» в 
Антарктиду; здесь русские моряки ступили на берега континента, о котором в те 
времена люди звали куда меньше, чем ныне об обратной стороне Луны. 
Первооткрыватели страшно устали, их путешествие было долгим и мучительно 
тяжёлым, но можно себе представить, как волновались экипажи шлюпов при виде 
заветной «терра инкогнита», находящейся в семнадцати тысячах километрах от 
Петербурга.
Сегодня об этом грандиознейшем открытии в истории географии знает каждый 
школьник, а тогда Беллинсгаузен ограничился простым отчётом, скромность 
которого удивляет и вызывает невольное уважение.
Многие десятилетия имена Беллинсгаузена и Лазарева были известны только 
специалистам: на континенте, который они открыли, не валялись груды золота и 
драгоценных камней, не выращивались пряности и не паслись стада бизонов. Мир, 
ценящий в любом открытии прежде всего непосредственную выгоду, редко вспоминал 
о людях, подаривших ему четырнадцать миллионов квадратных километров суши. И 
даже сегодня, когда Антарктида уже не кажется столь обиженной природой и 
бесперспективной, незаслуженно редко вспоминают о них. Самые дальновидные 
учёные верят, что придёт время – и под пластами льда обнаружатся богатейшие 
залежи полезных ископаемых, пустынный пейзаж украсят сотни и тысячи буровых 
вышек, толщу снегов пронзят тоннели и шахты, а извечные обитатели материка – 
пингвины уйдут искать себе другие снега и льды, как из вырубленных лесов 
когда-то уходили олени.
И тогда вновь вспомнят о Беллинсгаузене и Лазареве. О великих путешественниках 
возникнет целая литература, их будут славить и воспевать, сравнивать с 
Колумбами всех времён, их именами назовут новые страны и города. Наверное, на 
нашем веку мы этого не увидим, но это будет.

А пока имя Беллинсгаузена присвоено омывающему Антарктический полуостров морю и 
станции, до которой нам осталось идти несколько миль
[1]
.

Скалы, снега, ледники – такой предстала перед нами Антарктида, вряд ли 
существенно изменившаяся за прошедшие сто пятьдесят лет. Для придания суровости 
этому перечню сам собой напрашивается эпитет «безжизненные», но его придётся 
оставить про запас. Антарктида была полна жизни! В воздухе звенели стаи птиц, 
на берегах загорали тюлени, не обращая внимания на деловито снующих взад и 
вперёд пингвинов. Вот тебе у ледовый континент – градусов пять выше нуля!
Птицы летают повсюду, тюлени тоже не бог весть какая диковина, а вот пингвинов 
нигде больше не увидишь. На верхней палубе стоял хохот: ну где ещё можно 
полюбоваться таким зрелищем? На крохотном айсберге, чинно глядя перед собой и 
тесно прижавшись друг к другу, сидят шесть пингвинов. Куда их понесло, что им 
надо в открытом море – знает только их пингвиний всевышний. На наши дружеские 
приветствия пингвины не реагируют, они целиком поглощены своим путешествием.
Капитан Троицкий не разделял легкомысленного настроения пассажиров: 
столкновение даже с айсбергомлилипутом не сулит «Визе» ничего хорошего, а к 
тому же неподалёку от входа в бухту с прошлого года сидит на мели айсберг 
вполне внушительных размеров. Пути айсберга неисповедимы: сегодня он отдыхает 
на мели здесь, завтра это место ему надоест, и он с помощью подводных течений 
отправится на другое. Последнее обстоятельство и беспокоило капитана. А вдруг у 
айсберга проснётся чувство юмора и он, как пробка бутылку, закупорит выход из 
бухты? Тогда жди, пока он вновь решит сдвинуться с места или растает – 
перспектива, от которой у любого моряка волосы станут дыбом.
Но пока все шло удачно. Последние, самые томительные мили – и мы сначала в 
бинокли, а потом простым глазом рассматривали жилые домики на берегу бухты 
острова Ватерлоо. Справа наша станция, слева чилийская, в двух километрах от 
них – одинокий домик: это несколько лет назад застолбили себе местечко 
аргентинцы. Внеся таким образом свой вклад в освоение Антарктиды, они 
сфотографировались у домика и отправились домой, в более тёплые края.
На берегу волновалась толпа человек в тридцать. Это коллективы советской и 
чилийской станций приветствовали «Визе», на борту которого, в свою очередь, 
волновалась новая смена. Её начальник Игорь Михайлович Симонов, кандидат 
географических наук, не отрываясь смотрит на остров, Леонид Говоруха, тоже 
кандидат наук, вместе с которым Симонов облазил многие арктические ледники, уже 
обулся в свои альпинистские ботинки и опытным взором оценивает обледеневшие 
склоны гор: хирург Геннадий Гусаров обстреливает остров из самого настоящего 
профессионального киноаппарата – словно боится, что не успеет набрать кадров за 
год предстоящей зимовки…
Но самое волнующее – это люди на берегу, неистово палящие из ракетниц. Смотришь 
на них, представляешь их состояние, ни с чем не сравнимое нетерпение 
отзимовавших и рвущихся на Родину полярников, и становится даже завидно: не 
всякому дано испытать такие ощущения. Нет в Антарктиде счастливее момента, чем 
приход судна на станцию. И нет торжественнее и печальнее, чем его уход, когда 
ты «без спирта пьян» потому что
На материк, на материк Идёт последний караван…
У Ильи Ильфа в «Записных книжках» есть такая фраза: «…когда редактор хвалит, то 
никого кругом нет, а когда вам мямлят, что плоховато, что надо доработать, то