Новолазаревская

Ангел-хранитель «Оби» в Пятнадцатую экспедицию работал на совесть: к мысу 
Острому мы пришвартовались без всяких хлопот: припай, как и в Молодёжной, 
унесло в море за несколько дней до нашего прихода. И Владимир Александрович 
Самушкин, начальник Новолазаревской, был откровенно счастлив: разгружаться 
можно прямо на барьер! Это большая удача, далеко не в каждую экспедицию здешняя 
природа бывает так добра к полярникам.
Я смотрел на свободное ото льда море, мысленно застилал его покрывалом припая и 
вспоминал рассказы Гербовича, Семочкина, Титовского, Самушкина и других 
ветеранов новолазаревцев; видел наяву, как проваливаются в трещины тракторы и 
тягачи, которые покоятся где-то совсем рядом на дне морском, переживал дни и 
ночи тяжелейшей разгрузки на этом припае, когда никто из её участников не знал, 
что готовит ему грядущая минута.
Тяжёл и коварен лёд у бывшей станции Лазарев! Но не менее тяжела и коварна 
дорога от моря к Новолазаревской. Девяносто километров этой дороги – суровое 
испытание воли и мужества для идущих санно-гусеничным путём.
Неделю назад, когда мы были ещё на Молодёжной, Иван Петрович Бубель 
рассказывал:
– В Седьмую экспедицию, закончив зимовку на Новолазаревской, мы вышли встречать 
«Обь». Наш поезд состоял из двух тягачей и вездехода, на котором шёл начальник 
станции Рогачев. Только сделали первые километры – началась пурга, видимость 
исчезла, мы сбились с курса, проскочили поворотную точку и попали в зону трещин.
 Мы поняли это, когда второй тягач завис одной гусеницей над трещиной и 
повалился на бок. Вытащили его на буксире, переждали пургу, оглянулись и 
ахнули: вокруг колоссальные разломы, шириной до трех-четырех метров! Теперь, 
чтобы выйти на трассу, нужно снова их форсировать, другого выхода нет. Так и 
сделали: проскакивали трещины на полном ходу, как бы прыгали через них – 
полмашины проходило, зад проваливался, потом сани проваливались. Но ничего, 
обошлось. Дальнейший путь к припаю был спокойным, мы думали, что самое страшное 
позади, но только опустились на припай, снова замело, а «Обь» у кромки льда, в 
двадцати километрах. Видимость – ноль, и «Обь» с помощью радио потянула нас к 
себе по локатору:
– Двести метров – прямо, поворот налево, ещё сто метров, сделать поворот…
Двадцать километров преодолевали восемь часов, но вышли прямо к борту. А 
вездеход с Рогачевым заблудился, у него не было рации. Мы же обвязались 
верёвкой, ходили вокруг по припаю, но вслепую, локатор нам помочь не мог: как 
потом выяснилось, между «Обью» и вездеходом лежал огромный айсберг. А когда 
через сутки метель стихла, оказалось, что весь припай взломан и наш тягач 
утонул – мы сразу не могли его поднять на борт, уж очень мело. Вездеход же 
нашла поисковая партия и доставила его экипаж на «Обь»…
Вскоре после швартовки были выгружены на барьер «Аннушки», за несколько часов 
их привели в «христианский вид», разогрели моторы, и начались полёты на 
Новолазаревскую. На «Аннушках» перевозили малогабаритные грузы и продукты, 
топливо и различное оборудование будет переправлено на санно-гусеничном поезде. 
Если не произойдёт чрезвычайных происшествий, этот поход займёт трое суток – 
немного по сравнению с походом на Восток, но, как говорят водители, «нервы 
пощекочет – будьте покойны!»
Но вот пришла моя очередь лететь на станцию. Не отрываясь, я смотрел на 
петляющую под нами гусеничную колею. Ну и дорога! Под нами расстилался ледник, 
испещрённый бездонными трещинами, размывами, образованными талыми водами. Я 
смотрел вниз и диву давался – как это ухитряются механики-водители выходить из 
коварного лабиринта. Здесь и в ясную погоду черт ногу сломит, не то что в пургу.

– Как по минному полю ходят, – словно услышав мои мысли, с уважением сказал 
Афонин, летевший этим же рейсом.
Кстати говоря, первым из советских людей на оазисе Ширмахера, где расположена 
Новолазаревская, побывал именно Афонин. Это произошло в феврале 1959 года, 
когда Владимир Васильевич на вертолёте перевозил грузы с «Оби» на станцию 
Лазарев. «Улучил свободную минутку и полетел со своим экипажем на Ширмахер!»
– А с какой целью? – поинтересовался я.
– А ради любопытства! – засмеялся Афонин. И показал на горный склон, у которого 
тогда приземлился. – Только в то время здесь было пустынно и безлюдно. 
Поглядели мы на эту красоту и полетели обратно…
Как к себе домой, летел вместе с нами на Новолазаревскую Дима Колобов: он 
несколько месяцев прожил здесь в сезон Четырнадцатой экспедиции. Димдимыч 
немало побродил по оазису Ширмахера и влюблённо рассказывал об «этом самом 
интересном для геоморфолога районе Антарктиды: таких оазисов на континенте раз, 
два и обчёлся». Димдимыч же, десять лет назад закончивший географический 
факультет Ленинградского университета, по профессии геоморфолог, то есть 
специалист в области науки о рельефе. Впрочем, будучи человеком широких 
взглядов, он и к другим наукам относится с уважением, но снисходительно, 
признавая их полезность постольку, поскольку они в той или иной степени 
обслуживают геоморфологию, геологию…
Ширмахер и в самом деле уникальное местечко. Расположенный очень низко над 
уровнем моря и сбросивший с себя лёд горный массив впитывает солнечное тепло, 
как губка; окрестные ледники при таянии не затапливают оазис, а лишь пополняют 
в озёрах запасы пресной воды. Здесь единственный в своём роде мягкий