Капитан Купри оказался прав: погода изменилась, крупная зыбь взломала льды, 
сковавшие «Фудзи», и освобождённый из плена ледокол своим ходом ушёл в Кейптаун.
 Это мы узнали буквально за несколько часов до расставания с Молодёжной. Японцы 
сообщили, что «Фудзи» уже выбрался на чистую воду и теперь находится вне 
опасности. Они сердечно поблагодарили Купри и Сенько за неоценимую моральную 
поддержку и выразили уверенность, что наша славная «Обь» благополучно завершит 
свою пятнадцатую антарктическую программу.
И мы, простившись с Молодёжной, взяли курс на Новолазаревскую.
В дни этого перехода я услышал много разных историй, а три из них произвели на 
меня особое впечатление.

ПОСЛЕДНЯЯ УПРЯЖКА
Эту историю мне рассказали ещё в Мирном до того, как я познакомился с Павлом 
Кононовичем Сенько. А познакомившись, долгое время ждал удобного момента, чтобы 
расспросить о ней подробнее, узнать, так сказать, из «первоисточника». И не 
только об этой истории. Павел Кононович – один из старейших и опытнейших 
полярников, он не раз зимовал на Крайнем Севере и в Антарктиде, руководил 
экспедициями, и я рассчитывал только его рассказами заполнить целый блокнот. К 
сожалению, Сенько принадлежал к той категории трудных для корреспондентов людей,
 которые не желают расставаться со своими воспоминаниями. Не раз пытался я его 
расшевелить, но всякий раз отступал, унося с собой жалкие крохи добычи.
Павел Кононович был участником Первой антарктической экспедиции и участвовал в 
первом санно-гусеничном походе к Пионерской. Материал – чистое золото! Но мне 
достался лишь крохотный самородок, трудно различимый без микроскопа: просто 
Сенько вскользь упомянул, что участники этого похода каждый вечер читали вслух 
«Двенадцать стульев» и «Золотого телёнка» и что балок, в котором проходило 
чтение, сотрясался от хохота. Все. От дальнейших расспросов Сенько ушёл, 
сославшись на дела, – аргумент, против которого невозможно спорить.
Зато в другой раз я уж своего не упустил. Речь зашла о собаках, и Павел 
Кононович припомнил, что в войну на мысе Челюскин, где он зимовал, был пёс по 
кличке Бандит, потрясающий «медвежатник». На редкость храбрый и ловкий, он был 
опасным противником для любого медведя. Уже перед смертью, дряхлый и совсем 
больной, он вдруг услышал медведя и ожил! Всю оставшуюся на каких-нибудь 
несколько недель постылого существования энергию он вложил в полчаса настоящей 
жизни: загнал медведя в торосы, убедился, что его пристрелили, и умер…
Тогда-то я и напомнил Павлу Кононовичу про историю, услышанную в Мирном, и 
пригрозил, что если он и теперь будет отнекиваться, то изложу её в том виде, в 
каком она осталась в фольклоре.
И Сенько рассказал.
– Это произошло в Мирном, в Пятую экспедицию. Июнь, полярная ночь. На упряжке 
из девяти собак я вместе с каюром Петей Кольцовым поехал на седьмой километр 
снимать показания с магнитно-вариационной станции и менять ленту.
Перед отъездом Оскар Кричак, начальник отряда аэрологов, предупредил: «Если 
уверен, что успеешь вернуться до обеда, – поезжай, но если нет, лучше отложи: 
ожидается резкое ухудшение погоды». Я решил, что успею; но, когда мы приехали 
на место, оказалось, что после недавней пурги палатку с приборами засыпало. 
Наверное, следовало, не теряя времени, возвратиться обратно, в риске не было 
особой необходимости, но мы – век живи, век учись – этого не сделали. Откопали 
палатку, сняли показания, сменили ленту и только отъехали – началась пурга. И 
какая! Собаки очень не любят, когда ветер швыряет снег прямо в их морды. И, 
несмотря на все усилия каюра, начали сворачивать в сторону и сбились с пути. Мы 
это поняли, когда проскочили одну за другой несколько трещин, которые должны 
были остаться в стороне от дороги. Короче говоря, мы намертво заблудились. В 
таких случаях ехать на авось – последнее дело. Мы опрокинули на бок нарты, 
сбили в кучу собак и стали пережидать пургу.
Таков был результат первой ошибки, А вторую допустил Кольцов. Уверенный, что мы 
быстро вернёмся, он поехал в кожаных штанах. Полярники любят свои кожаные 
костюмы, в них легко и удобно двигаться, работать, но не отсиживаться в пургу. 
И через несколько часов Петя признался, что начинает замерзать. Тогда мы 
отвязали двух самых умных собак, в том числе вожака Казбека, – а вдруг они 
выведут на дорогу? Но собаки, даже отвязанные, скулили и никуда уходить не 
хотели. Оставался один выход: уйти самим, Кольцов мог замёрзнуть. И мы, 
взявшись за руки, пошли, сами не зная куда.
Вскоре мы натолкнулись на веху, обрадовались, что теперь уже сориентируемся, но 
радость тут же сменилась разочарованием: на вехе не было ничего обозначено. Мы 
вновь двинулись наугад и вместе со снежным надувом свалились с барьера на 
припай. Если бы не снег, который в данном случае выполнил благородную роль 
амортизатора, на этом наше путешествие наверняка бы закончилось.
В тот день порывы ветра достигали 40-50 метров в секунду.
Но не было счастья, да несчастье помогло: оказавшись на припае, мы легко 
определили направление. Теперь уже все зависело от нас самих, от того, хватит 
ли сил идти до конца вдоль барьера. И мы пошли направо, теперь уже точно зная, 
что идём правильно, тем более что скоро стали различать зарницы от ракет, 
которые непрерывно запускали наши товарищи в Мирном. Не стану рассказывать, как 
мы брели, поддерживая друг друга, падая и поднимаясь, – каждый, кто бывал в 
пурге, без труда представит себе эту картину. К утру мы благополучно добрались 
до мыса Хмары, откуда до ближайшего дома рукой подать… Отлежались, отогрелись, 
выяснили, что слегка обморозили запястья – варежки оказались коротковаты, но, 
говоря по правде, отделались счастливо, могло быть и хуже.