три-четыре метра. Двигаться дальше – значит проявить слепую, а не мудрую 
храбрость. Такая храбрость недостойна настоящего моряка.
После коротких переговоров по рации с «Фудзи» вылетел вертолёт. Через несколько 
минут ярко раскрашенная стрекоза опустилась на лёд метрах в пятидесяти от «Оби»,
 и на борт поднялись японцы, сердечно приветствуемые нашими полярниками.
В каюте капитана началось совещание.
Беседа шла на английском языке. Увы, на самые полезные вещи, как известно, у 
нас никогда нет времени. Поорать на футболе, проглотить пустой детектив и с 
утра до вечера «забивать козла» – на это мы выкроим свободную минутку, а вот 
изучить язык нам всегда некогда, всегда найдётся тысяча объективнейших причин, 
которые никак не позволяют нам хотя бы полчасика в день попрактиковаться в 
английском. Я двести пятьдесят раз давал себе торжественные обещания завтра же 
заняться языком. Я злился и выходил из себя, когда мои клятвы и заверения жена 
и сын встречали ухмылками, такое недоверие меня оскорбляло. Наутро, 
торжествующе взглянув на скептиков, я садился за стол и начинал читать со 
словарём английскую книжку, преисполняясь чудовищным самоуважением. Читал долго,
 минут десять. Потом наступало удивительное явление: мои веки смежались. Да, 
сколько бы я ни проспал ночью, меня неудержимо клонило в сон, стоило мне сесть 
за английский. И по этой вполне уважительной причине я вынужден был откладывать 
дальнейшую работу на завтра. Знакомый врач, которому я рассказал об этой 
странной особенности моей психики, с интересом выслушал меня и посоветовал 
временно отложить изучение языка. Я так и поступил. К сожалению, врач переехал 
в другой город, забыв уточнить, когда именно я могу возобновить свои попытки. И 
эта нелепая случайность привела к тому, что отныне я к английскому не 
прикасался – слишком велик для меня авторитет медицины.

Поэтому из беседы, которая велась в каюте капитана, я не понял почти ничего. 
«Иес» и «ол райт» я разобрал и тут же перевёл, но общий смысл беседы от меня 
ускользнул. И я тут же дал себе честное слово по возвращении домой немедленно 
связаться с тем самым врачом, добиться от него отмены всех ограничений и в 
совершенстве изучить язык Вильяма Шекспира и Бернарда Шоу
[13]
.

Однако возвращаюсь на место действия.
Начальник Десятой японской антарктической экспедиции доктор Кусуноки пришёл на 
«Обь» как старый знакомый. Он в 1957 году был на «Сойе», когда наш 
дизельэлектроход освобождал её из ледового капкана, и лично знает многих 
советских полярников. Кусуноки и Ткачёв, участники той эпопеи, вспоминали её 
подробности, японец непринуждённо шутил, улыбался – словом, великолепно владел 
собой.
Врезалось в мою память лицо Исобе, капитана «Фудзи»: оно превратилось в 
неподвижную трагическую маску. Я ещё никогда не видел человека, во внешнем 
спокойствии которого скрывалось бы столько отчаяния. Видимо, капитан до 
последнего момента тешил себя надеждой, что «Обь» с ходу пробьётся к «Фудзи», 
хотя в глубине души, наверное, не совсем в это верил. Теперь он молча слушал 
своего коллегу, изредка кивал и непрерывно курил. Маленького роста, очень худой,
 с глазами, полными тяжёлого раздумья, Исобе вызывал у всех присутствующих 
глубокое сочувствие. Ответственность, лежащая на капитане, огромна, она ни с 
чем не сравнима, груз её не каждому под силу. Что бы ни случилось с кораблём, 
виновен капитан: пусть в момент бедствия он спал, ничего не видел и не слышал – 
всё равно за жизнь экипажа и корабля отвечает капитан. Ему многое дано, в море 
он «бог и царь», его слово – истина в последней инстанции, но и любое поражение 
– это его поражение.
Участники совещания поднялись со своих мест. Скоро мы полетим на ледовую 
разведку. «Мы» – потому что Эдуард Иосифович увидел в моих глазах страстную 
мольбу и пригласил меня с собой. Но сначала мне предстояло выполнить одну 
миссию. С японской делегацией на борт «Оби» прибыл корреспондент токийского 
радио и телевидения Кимура, уже сделавший несколько исторических снимков в 
каюте капитана Купри и теперь мечтавший запечатлеть на киноплёнке «Обь» – кадры,
 которые, по его словам, давно жаждут увидеть японские телезрители. Нам дали 
пять минут, и мы галопом помчались по кораблю.
Кимура запустил несколько очередей в кают-компанию, в музыкальный салон, где за 
столом, с вдумчивым видом листая брошюрку по технике безопасности, сидел мой 
Димдимыч (кадр: «Отдыхающий моряк»), с удовольствием поцокав языком, 
сфотографировал двух наших буфетчиц, и мы бегом отправились на льдину, где 
наготове стоял вертолёт.
Ледовая разведка продолжалась около часа. Мы полетели по направлению к «Фудзи». 
Красавец ледокол недвижно стоял во льду, скованный по рукам и ногам. На многие 
мили вокруг него не было видно ни единого разводья, ни единой трещинки. 
Наверное, именно об этом говорил Купри своему коллеге, потому что тот смотрел 
вниз и мрачно кивал. Ни одного просвета! Только лёд, тяжёлый и бетонно-мощный 
несокрушимый лёд.
Потом, когда мы вернулись обратно, капитаны вновь ушли в каюту и за чашкой кофе 
начали подводить итоги.
Ледовая раяведка подтвердила, что между двумя кораблями лежит непроходимая 
восьмимильная полоса сплочённых паковых льдов, взломать которые «Обь» не в 
состоянии. Но капитаны пришли к выводу, что на сегодняшний день «Фудзи» 
находится вне опасности.
– Надо ждать, – сказал Купри. – Погода должна искоре измениться, шторм или зыбь