вакханалию обжорства; куда больше подходят такие глаголы, как слопал, схрямкал, 
сожрал в облизку, стеная от наслаждения, урча и вытирая слезы умиления. Словом, 
с курицей я угадал, явно чувствовалось, что не на каждый завтрак Мишке подавали 
такое блюдо. Покончив с курицей быстрее, чем это могла бы сделать стая 
оголодавших волков, Мишка обратился ко мне за добавкой, но я честно сказал, что 
никаких деликатесов, кроме Геры, больше предложить ему не могу.
Несколько минут Мишка ходил за мной как собака, а потом, к величайшему 
неудовольствию Геры и его коллеги Аскольда Алексеевича Шилова, избрал своей 
резиденцией сугроб в трех шагах от нашего домика. Людей он совсем перестал 
бояться, а к собакам стал относиться как к неизбежному, но не такому уж 
страшному злу. Дошло до того, что когда два пса задрались и сцепились в клубок, 
Мишка подошел, понюхал их и ткнулся носом, словно обращаясь с просьбой и его 
принять в игру. Один из двух драчунов, Малыш, вскочил и набросился на Мишку – 
чего, мол, лезешь, куда не зовут, – но тот даже не отмахивался, только 
поворачивался и дружелюбно лязгал челюстями. А потом Малыш перед самой Мишкиной 
мордой отвернулся, сел к нему задом и стал преспокойно чесаться лапой.
Слух о медведе, который прописался на двадцать третьей, разнесся по Арктике, и 
к Мишке началось паломничество. Экипажи самолетов, полярники, добиравшиеся до 
других станций, – все спешили запечатлеть Мишку на фото– и кинопленке, держась, 
однако, на почтительном расстоянии: «Мы-то знаем, что медведь ручной, а знает 
ли об этом медведь?»
Из записной книжки: «Сегодня Мишка нашел банку с жиром, прокусил ее, но никак 
не мог добраться до содержимого. Избил, искромсал банку, пришел в ярость, 
отшвырнул лапой и решительно направился к свалке, где завтракали собаки. 
Бесстрашный Малыш, тезка нашего медведя Мишка при моральной поддержке Белки 
прогнали нахлебника в торосы. Тогда на крыльцо выскочил воспитанник Геры 
Флоридова Кимка и, трижды пролаяв, поставил победную точку. Вообще в последние 
дни отношения Мишки с собаками стали осложняться – после Мишки на свалке делать 
нечего. Отныне Мишка терпеливо ждет, пока собаки закончат трапезу, и лишь потом 
идет на свалку… Днем Шульгин натер сапоги смоченной рыбьим жиром тряпкой, 
выбросил ее; Мишка на лету подхватил, слопал и побрел за доктором с протянутой 
лапой – понравилось. Эту сцену снимал командированный на станцию специалист по 
приборам Владимир Шаляпин. Кстати, Шаляпин чувствует себя не слишком спокойно – 
он живет в палатке один, метрах в тридцати от свалки, а ночью Мишкино соседство,
 что ни говори, как-то волнует. Павел Петрович посмеивается: „Настрогаю рыбы, 
побросаю ее от свалки к палатке – и ждите Мишку в гости, Владимир Андреич. Вас 
ему надолго хватит!“ (Весит Шаляпин девяносто пять килограммов.)»
Другая запись: «Утром выхожу из домика – Мишка свернулся калачиком, похрапывает 
у самого крыльца, а рядом с ним дремлет Малыш. Пигузов негодует, обзывает собак 
дармоедами, а те сами ничего не понимают: почему мы должны гонять медведя, если 
хозяева чуть ли не из рук его кормят? Гнать со свалки – другое дело, там 
условия игры голодное брюхо диктует…
Один лишь начальник время от времени гоняет Мишку ракетами».
Еще одна: «Великий перелом! Главный враг Мишки Пигузов пришел на завтрак в 
кают-компанию, взглянул в окно на грустного Мишку и сурово спросил дежурного: 
„Почему медведь не кормлен?“ Я тут же потащил Мишке ведро с остатками молочной 
рисовой каши. Можете сказать, что это галлюцинация, но я отчетливо слышал 
Мишкины слова: „Спасибо, дружище, уважил“.
Последняя запись о медведе: «Один из приезжих, этакий Тартарен, лихо стрельнул 
в Мишку из ракетницы и поранил ему глаз. С ребячьим стоном „Ой-ой-ой!“ Мишка 
убежал за торосы. Тартарена чуть не избили – тот в оправдание клялся и божился, 
что Мишка хотел на него напасть. Боровский набрал на камбузе вкусных косточек, 
пошел искать Мишку, нашел его с запекшейся на морде кровью, звал, хотел 
покормить, но Мишка убежал – потерял доверие к людям… Боровский вернулся, 
донельзя расстроенный…»
Больше я Мишку не видел.
…Ночью меня подняли: на ЛИ-2 из Черского прилетает Лукин. Распрощался с 
Флоридовым и Шиловым, попросил на всякий случай пока что никому не сдавать мою 
койку и побрел на ВПП – с Пигузовым, Красноперовым и Шульгиным с его бригадой 
грузчиков: Лукин захватил в Черском картошку для станции. В ясную погоду 
полтора километра до ВПП были прогулкой, а в ту ночь хорошо морозило, да еще 
встречный ветер метров пятнадцать, так что дорога сильно растянулась. В домик 
РП, во всяком случае, я ввалился полудохлым и не просто сел, а рухнул на стул.
– Ай, ай, – сочувственно произнес Павел Петрович, наливая мне кофе, – совсем 
загоняли писателя, весь в мыле.
– Вот когда я рассчитаюсь за мой фурункул! – обрадованно подхватил Саша Шульгин.
 – Из английского юмора. Пациент доверительно спрашивает у врача: «Генри, мы 
старые друзья, скажи мне всю правду…» – «Боюсь, Джон, – ответил врач, – что, 
если бы ты был лошадью, тебя пришлось бы пристрелить».
Я не остался в долгу и припомнил эпизод из фронтовой жизни Михаила Светлова. 
Удивительная вещь! Остроумнейший человек своего времени, Светлов юмором не 
заработал и копейки – походя рассыпал экспромты, которые восторженно 
подхватывались и по беспроволочному телеграфу разносились по Москве. Я сказал 
Шульгину, что, поскольку не являюсь лошадью, более подходящим к моему случаю 
мне кажется экспромт Светлова. Когда однажды на передовой он выступал перед 
солдатами, начался воздушный налет; однако, несмотря на опасность, в укрытие 
никто не ушел, и Светлов дочитал свое стихотворение до конца. Но потом, когда 
опасность миновала, Светлов честно признался: «Я впервые заметил, что в этом 
стихотворении есть длинноты».
ЛИ-2 уже заходил на посадку, когда на мои предстоящие полеты с «прыгающими»