раскололся пополам, но тот случай так и остался, к счастью, единственным и 
неповторимым.
Каждое утро начиналось с того, что я отправлялся к расположенному в полутора 
километрах домику РП – руководителя полетов. Позавчера Лукин был на Земле 
Франца-Иосифа, вчера на СП-22, сегодня…
– А вот сегодня очень даже может прилететь, – обнадеживал меня Павел Петрович 
Бирюков, и тут же после небольшой, хорошо выдержанной паузы добавлял: – Не к 
нам, конечно, а на Средний. Наверное, узнал, что вы к нему рветесь, и теперь 
ближе чем на тысячу километров к двадцать третьей не приблизится.
На широком, круглом лице Павла Петровича – неизменная добродушная улыбка. Это 
от него я услышал фразочку, которую потом беззастенчиво использовал. «Минутку, 
Владимир Маркович, – проговорил он, когда ранним утром я его разбудил, – пойду 
сполосну морду лица». Но очень ошибается тот, кто внешнюю простоватость Павла 
Петровича примет за подлинную: он прежде всего умен, остроумен и как специалист 
вне конкуренции. Недаром Сидоров на свои дрейфующие станции требует 
руководителем полетов именно Бирюкова – и за его безусловную надежность, и за 
прекрасные человеческие качества.
И вообще коллектив двадцать третьей сложился удачно.
– Все на станции зависит от двух человек, – сказал мне Владислав Михайлович 
Пигузов. – Повар может сделать жизнь прекрасной, а начальник невыносимой.
Мне доводилось в разных сочетаниях встречать или слышать о тех и других. В 
одном санно-гусеничном походе грязнулю-повара механики-водители отстранили от 
работы (его заменил доктор), а на энной станции растерял авторитет начальник – 
когда выгородил для себя в кают-компании персональный столик и восседал за ним 
в гордом одиночестве. Воздвиг между собой и коллективом невидимый барьер – и 
все рухнуло: до самого конца дрейфа того столика полярники так и не простили.
Странная вещь! Никогда не мог понять начальников любого ранга, которые каждым 
жестом, каждым словом подчеркивают разницу между своей особой и остальными 
людьми. «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»? Так это годится диктатору, а не 
руководителю, на которого возложена ответственность за конкретное дело. Еще 
древние говорили, что следует почитать не пост, а достойно занимающего его 
человека; никогда и никого еще высокая должность не делала умнее, ни одна 
ступенька наверх не прибавляла и грана таланта; зато самомнение, нежелание 
считаться с обстоятельствами и вера в собственную непогрешимость губила даже 
таких незауряднейших людей, как Наполеон. К сожалению, самокритичность, трезвое 
осознание своего долга куда реже даются человеку, чем самовлюбленность и 
честолюбие; насколько приятнее услаждают слух льстивые голоса, чем откровенная, 
честная, но портящая настроение правда! Если уж прибегнуть к литературной 
красивости, то трудно не предпочесть упоительную мелодию «Подмосковных вечеров» 
грохоту отбойных молотков; только нужно не забывать, что именно те, кто 
работает отбойными молотками, и дают возможность композитору сочинять свои 
мелодии.
Монтень, на которого я часто ссылаюсь, писал, что самые бесполезные, ненужные и 
фальшивые из монет, находящихся в обращении, это известность и слава; я бы еще 
добавил: особенно если заработаны они не упорным трудом и талантом, а просто 
занимаемой должностью. Авторитет, который воздвигается на фундаменте только 
должности, искусствен, как восковые цветы; дело прошлое, но мне кажется, что 
люди, которые подобные авторитеты раздували, стыдились самих себя и с 
отвращением смотрели на свои распухшие от аплодисментов ладони…
Из записной книжки: «Проводили Трешникова и Дудина на СП-22, получили почту и 
возвратились с Пигузовым в его домик. У Владислава Михайловича отличное 
настроение: Владимир Высоцкий откликнулся на просьбу двадцать третьей и прислал 
несколько своих фотографий с автографами. Одну, на правах начальника, Пигузов 
взял себе, а остальные будут разыгрываться по жребию. Человек слаб: я 
похвастался, что Высоцкий написал песню об Антарктиде к поставленному по одной 
моей повести фильму (увы, неудачному), и мои акции подскочили сразу же на 
тысячу пунктов. А когда, греясь в лучах славы, я еще небрежно бросил, что 
попробую уговорить Высоцкого прилететь на станцию, Пигузов лично сварил для 
меня отличнейший кофе».
Так благодаря Высоцкому отношения с начальником станции у меня сложились 
превосходные. И вообще Пигузов мне понравился: хладнокровный, деловитый, в меру 
демократичный, но – без панибратства. Из тех начальников, которые управляют 
коллективом, как первоклассный шофер автомобилем – еле заметным движением руки. 
Ни разу не слышал, чтобы он повысил голос, но и ни разу не видел, чтобы его 
ослушались. Если к этому добавить, что Пигузов прошел хорошую полярную школу и 
не раз доказывал, что на него можно положиться в трудных ситуациях, то станет 
ясно, что с начальником коллективу повезло. Как и с поваром: Владимир 
Аркадьевич Загорский, ветеран Арктики и Антарктиды, не просто вкусно готовил, а 
баловал своих «едоков» – причем в любое время дня и ночи.
Из записной книжки: «На станцию прилетел начальник высокоширотной экспедиции 
„Север-39“ Михаил Красноперов. Сегодня в кают-компании он меня утешил: 
„Денек-другой – и Лукин обязательно прилетит, хотя бы для того, чтобы пообедать 
у Загорского!“
И еще повезло станции с доктором. Александр Шульгин невысок, атлетически сложен,
 остроумен и бородат. Я готов был часами любоваться его работой – так ловко, 
сноровисто и красиво грузил он на волокуши бочки. «Профессионал, – с уважением 
говорил Гера Флоридов, – здорово у нас готовят специалистов в мединститутах!» 
Впрочем, незадолго до нашего прибытия бригадиру грузчиков подвалила удача: 
медведь разодрал собаке морду, и Шульгин, торжествуя, на полчаса обрел статус 
хирурга. Собаке обмотали бечевкой морду («Чтобы не выражалась во время