было в эти дни на «Ореанде»!
Познакомили меня и с третьим штурманом, Яковом Леонидовичем, в вахту которого 
был поднят ставший легендарным трал: в нем оказался… камень весом в 700 
килограммов. И бедного Якова Леонидовича долго изводили частушками и 
пародийными заметками в стенгазете, сочиненными в честь его неслыханной удачи, 
вроде: «Яков Леонидович, воодушевленный достигнутой победой, обязался заставить 
океан отдать свой очередной клад – вулканическую скалу с останками ископаемого 
кита…»
Вместе со всеми сочувствовал я и Володе В., несчастной жертве футбольных 
страстей. Когда в финальной игре на Кубок встретились московский «Спартак» и 
минское «Динамо», Володя поставил на «Динамо» и проиграл… полбороды. Экзекуция 
для торжественности производилась вечером. На корме, залитой светом прожекторов,
 Володю при огромном стечении народа обрили и своей ампутированной бородкой он 
веселил экипаж целые сутки.
Николай Николаевич Боголюбов, который так молод, что не только дедушке Калайде, 
но и мне хотелось называть его «Коля», при более близком знакомстве понравился 
еще больше. Экипаж относился к нему с искренней привязанностью. Капитан быстр и 
решителен, и, хотя свои распоряжения он сдабривает солидной дозой юмора, 
слушаются его беспрекословно. Как и мой Аркадий Николаевич, он очень начитан и 
интеллигентен, непринужденно остроумен и вообще приятный собеседник. Капитан 
Боголюбов, удачливый и смелый, на отличном счету, он один из той плеяды 
рыбацкой молодежи, у которой большое будущее.
И еще мне удалось познакомиться с одним необыкновенным человеком – Клавдией 
Ивановной. Но о ней – в следующей главе.



КЛАВДИЯ ИВАНОВНА

Я смотрю на Клавдию Ивановну с острым любопытством. Хорошо рассчитанными 
движениями она раскладывает инструменты (словечко-то какое – инструменты! Будто 
на человеке гайку завинчивать!), сдержанно переговаривается с бледным Витей и 
покрикивает на меня.
– Ты что стоишь, как, простите, столб? Выноси стулья, принеси халаты. И не 
вздумай руками трогать! Где мыло? Да не туалетное, Боже мой, хозяйственное!
Я забегал по медпункту. Я был даже малость разочарован. Женщина как женщина, 
самая что ни на есть обычная, лет под пятьдесят (это между нами). Но ведь ее 
прибытие опередили легенды! О ней рассказывали разные чудеса. Когда «Ореанда» 
промышляла в Атлантике, Клавдию Ивановну вызывали со всех судов, даже за 
десятки миль, лишь бы она сделала операцию. Только она, и никто другой. Сначала 
врачи-мужчины оскорблялись, пытались обижаться, но потом, смирив гордыню, сами 
стали радировать на «Ореанду»: «Просим срочно прибыть на „Алеут“ зпт тяжелый 
случай кишечной непроходимости», «Ждем на „Муссоне“, „Вы необходимы на 
«Кореизе“.
Вот вам и что ни на есть обычная! «Я смотрю ей вслед, ничего в ней нет», но 
когда я увидел ее глаза, то понял, что человек с такими глазами не может быть 
обычным. Я не физиономист и часто ошибаюсь в людях. Но в глазах Клавдии 
Ивановны нельзя было ошибиться. Они очень добрые – и вдруг начинают отсвечивать 
сталью, ласковые – и мгновенье спустя колючие и насмешливые. О, у этой женщины 
есть характер, будьте покойны!
Но об этом потом. А пока я бегаю по операционной в качестве «прислуги за все»: 
протираю спиртом ампулы с новокаином, убираю ненужные предметы, готовлю ремни, 
мыло и щетки для мытья рук. Витя волнуется и нервно трет платочком лоб. На нем 
еще нет стерильных перчаток, и это еще допустимо, а после, во время операции, я 
то и дело буду прикладывать полотенце к Витиному лбу.
А Борис сидит в своей каюте и курит одну сигарету за другой. Рядом с ним – 
Александр Евгеньевич, великодушный Евгеньич, который на сутки освободил Деда от 
клятвы. Евгеньич шутит, а Дед невесело улыбается. Впрочем, никто от него и не 
требует, чтобы он хохотал. Лично я еще не видел человека, который изнемогал бы 
от смеха, зная, что через полчаса его будут вскрывать, как консервную банку.
И вот эти полчаса проходят, и я приглашаю Деда к столу. Не к тому столу, за 
которым сидят, а совсем наоборот. Борис быстрыми затяжками докуривает сигарету, 
бросает прощальный взгляд на свою каюту и храбро идет в операционную. Из всех 
дверей высовываются головы, Деду желают ни пуха ни пера.

– Сейчас будут шкерить Деда, – разносится по «Канопусу».
И все затихает. Даже волны и те понимают, что сейчас следует вести себя 
корректно, потому что качка на море – самый опасный враг хирурга.
Клавдия Ивановна ласково треплет Бориса за волосы.
– Через два дня будешь учиться ходить, – сообщает она.
Дед грустно кивает. Чтобы эти «через два дня» были уже сейчас, он пожертвовал 
бы своим лихим чубом. Я сочувствую Борису. Я уже дважды лежал на операционном 
столе и знаю, как выглядят затянутые в халаты хирурги с марлевыми масками на 
лице. К тому же действие происходит не в городской больнице, у дверей которой 
нюхает валерьянку преданная жена, а на море, на котором «Канопус» подпрыгивает, 
как цирковой акробат на сетке.
– Боже, куда ты уставился? – возмущается моим созерцательным бездельем Клавдия 
Ивановна. – Привязывай больного к столу… Да не так, у него же руки замлеют! 
Витя, где ты выкопал такого бездарного ассистента?
Витя краснеет и сконфуженным шепотом оправдывается. Клавдия Ивановна ухмыляется