Владимир Маркович Санин
Когда я был мальчишкой


Сыну Саше



ОТ АВТОРА

Когда повесть написана от первого лица, автор оказывается в сложном положении.
Многое из того, что пережил Мишка Полунин, пережили и мы, его сверстники, 
мальчишки тридцатых годов.
Мы – значит в том числе и я.
Этим и ограничивается автобиографичность повести «Когда я был мальчишкой».



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПЕРВЫЕ ШАГИ ПО ЗЕМЛЕ.



КОМУ ИНТЕРЕСНО БЫТЬ МАЛЬЧИШКОЙ!

У меня есть одна знакомая, ханжа, равной которой свет не видывал. Когда она, 
закатив глаза, щебечет: «Моё святое, чистое детство!» – у меня начинается 
приступ удушья. Уж я-то знаю, что в детстве она была феноменальной плаксой и 
ябедой, которую дружно ненавидел весь класс.
И, вообще говоря, я вовсе не считаю детство самым счастливым периодом своей 
жизни. Кому интересно быть мальчишкой, когда каждый, на каждом шагу, каждым 
своим словом тебя чему-то учит! Не было дня, чтобы в мою детскую голову не 
вколачивались бы разные выгодные для взрослых мысли. Только в старших классах, 
когда мы открыли Конституцию, я узнал, что имею права. А до этого, насколько я 
припоминаю, моя жизнь состояла из одних обязанностей. Я должен был ходить в 
школу, учить уроки, примерно себя вести, бегать в магазин за хлебом и уважать 
человека. Из всех обязанностей эта была самой непонятной и мучительной. Во 
всяком случае, меня прорабатывали чаще всего именно потому, что я недостаточно 
уважал того или иного человека. Иногда это был случайный прохожий, и тогда я 
отделывался лёгким внушением. Иногда это был хороший знакомый, а однажды, увы, 
начальник отца, и тогда следовали чувствительные оргвыводы. А между тем даже в 
том памятном случае с начальником я не сделал ничего такого, что противоречило 
бы моему представлению об уважаемом человеке. Я просто посоветовал ему вытирать 
ноги, потому что полы всё-таки моет не он, а моя мама.
Разумеется, моё детство состояло не только из разного рода неприятностей. Были 
в нём и довольно славные страницы: жаркий футбол на пустыре, рогатки и драки на 
свежем воздухе. Однако мы свято верили в одно: взрослым жить лучше. Законы 
устанавливали они, а в истории мира не было такого случая, чтобы законодатели 
себя обижали.
Нас, мальчишек, держали в ежовых рукавицах.
Наше детство было отравлено тем, что на самые интересные фильмы нас не пускали. 
Шестнадцатилетних подростков, готовых вспыхнуть как порох от поцелуя на экране, 
пускали, а нас – нет. Это было обидно и унизительно.
Нам не разрешали курить. Мы с горьким недоверием слушали жалкие уверения 
взрослых, что курить вредно. Уверяли они обычно с папиросой во рту, пуская 
перед нашими носами заманчивые белые кольца.
И вообще самое интересное, самое приятное на свете объявлялось вредным: до 
синевы купаться в реке, играть до упаду в футбол, читать до глубокой ночи, 
ходить зимой нараспашку – и прочие радости, без которых немыслим мальчишка, 
были вне закона.
А школа? Кто придумал переэкзаменовки, отметки по поведению, роспись родителей 
в дневниках и вызов к директору за разбитое стекло? Взрослые.
Ну кому интересно быть мальчишкой?
Взрослому лучше.
Он может, ни у кого не спросясь, съесть хоть десять штук эскимо. Он может хоть 
до утра читать, ходить в любое кино и курить сколько душе угодно. Взрослый, 
стоит ему захотеть, может купить себе вафли или собаку.
Взрослые могут все. И единственное, чего они не могут, – это понять мальчишку. 
Того самого мальчишку, жизнь которого состоит из длинного перечня обязанностей. 
Книгу о мальчишке они написать в состоянии, но понять его – никогда.
Однако скажу вам одно: будь я волшебником, то сделал бы так, чтобы хотя бы один 
год снова побыть мальчишкой. Нет, не мудрым взрослым в мальчишеской шкуре, а 
самым настоящим мокроносым мальчишкой с разбитыми коленками и фонарём под 
глазом. Не знаю, как объяснить такое противоречие, но я бы это сделал.

Однако прошлого не вернуть. Как говорил мой друг Федька, весь рассказ о котором 
ещё впереди, «одно и то же мороженое нельзя съесть два раза», Потом, когда я 
стал взрослым и прочитал уйму книг, я понял, что у Федьки был ум философа. Быть 
может, сейчас он сказал бы по-иному, что-нибудь вроде того, что «время 
необратимо», но это уже не то.