я.
Локтев вопросительно посмотрел на Жука.
– Новенький, тот самый кореш, – пояснил Жук. – А фамилии чехов я записал, 
симпатичные гаврики. Держались на пятёрку с плюсом.
– Подашь вместе со своими, – сказал Локтев, – Потери?
– Рашида подцепило, в ключицу навылет.
– Жаль, – Локтев помрачнел. – Итого тридцать семь, из них двенадцать убитых… 
Ладно, веди пленных.
Тесно сбившись в кучу, боясь поднять глаза, власовцы, осыпаемые ругательствами 
встречных солдат, побрели к холму. Если бы ненависть могла жечь, они бы 
превратились в труху.
Полк остановился на большой привал, а нас Жук повёл прочёсывать лес – пленные 
показали, что нескольким власовцам в последнюю минуту все же удалось скрыться. 
Мне было хорошо: плотину прорвало, со мной разговаривали, шутили – меня приняли.
 Но главное – рядом шёл Юра Беленький, которого Жук выклянчил у Ряшенцева на 
место бедняги Рашида. Вконец расстроенный Виктор Чайкин узнал, что кандидатуру 
его друга подсказал Жуку я, и на прощанье пообещал: «Будешь за это ходить с 
битой мордой, попомни!» Мы хохотали, даже сам Виктор под конец не выдержал и 
рассмеялся.
В отличие от меня Юру разведчики приняли сразу – в полку он был старожилом, 
пользовался славой храбреца и весельчака, и его общества искали. Подтрунивал 
Юра над всеми, невзирая на чины и положение, а одна его шутка могла бы иметь 
для Юры плачевные последствия, если бы у генерала, начальника штаба корпуса, не 
обнаружилось чувство юмора.
Предыстория этого случая была такова. Как известно, разведка у немцев работала 
неплохо, и когда на нашей передовой появлялось высокое начальство, немцы иной 
раз об этом узнавали и делали вывод о готовящемся наступлении. Поэтому генерал 
из штаба корпуса решил проверить готовность передовых подразделений инкогнито, 
в солдатской форме. Командир корпуса лишь предупредил Локтева, что в 
расположении полка появится солдат-специалист из штаба и ему следует оказывать 
всяческую помощь. Но… Юра Беленький лежал с генералом в госпитале и знал его в 
лицо.
И вот в траншее появился незнакомый пожилой «солдат», за которым в почтительном 
отдалении следовал начальник штаба полка майор Семёнов. «Солдат» присматривался 
к бойцам, вступал с ними в разговоры, шутил и, на свою беду, неосторожно 
выругал младшего сержанта Беленького за то, что он вскрывал штыком консервную 
банку.
– Службы не знаете, солдат! – делая страшные глаза, рявкнул Юра. – Как 
разговариваете со старшим по званию?
Майор Семёнов издали делал отчаянные знаки и грозил кулаком.
– Виноват, товарищ гвардии младший сержант! – спохватившись, вытянулся генерал.
– На первый раз прощаю, – великодушно сказал Юра, усаживаясь. – Давно в армии?
– Двадцать семь лет, товарищ гвардии младший сержант!
– Должны были бы изучить устав, – упрекнул Юра. – Ладно, вольно, товарищ… 
генерал!
Генерал на мгновенье растерялся, потом расхохотался и протянул Юре руку, 
которую тот почтительно пожал.
Не удивительно, что Юру приняли как своего. Только Саша Двориков, к общему 
недоумению, не подходил к новичку и даже не смотрел в его сторону.
– Ничего не понимаю. – Музыкант пожимал плечами. – Земляки, корешами были… 
Заморыш, чего морду воротишь?
Но Саша бормотал что-то невнятное, отворачивался, и ребята пристали с 
расспросами к Юре, который долго жался, напускал на себя таинственность, 
сдерживал смех, всеми силами показывая, что он буквально давится невысказанной 
историей.
– Не могу, – разводя руками, вздохнул он. – Тайна, покрытая мраком.
– Черт с тобой, – буркнул Заморыш, – рассказывай. Все равно эти гаврики выжмут.
– Три месяца назад мы лежали в одной палате, – не без удовольствия начал Юра. – 
Я ещё скрипел, а на Заморыше все зажило как на собаке – ковылял по коридорам и 
покорял сестёр своими усиками. И вот однажды приходит в палату довольный, рожа 
блестит, на нас смотрит снисходительно.
«Договорился?» – спрашиваю. Кивает, змей, важничает! Смотрю – достаёт из-под 
матраса гимнастёрку и цепляет на неё ордена. Молчу – сам, думаю, не выдержишь. 
Так и есть, через минуту нагибается, шепчет:
«Трепаться не будешь? Смотри мне! Нюрка из перевязочной пригласила на чаек с 
печеньем. В двадцать четыре ноль-ноль, после дежурства».
«Врёшь!»
«Чтоб мне на этом месте провалиться! Сказала – приходи на второй этаж в десятую 
комнату, номер мелом написан. Дай-ка мне ещё твой орденок, пусть блестит 
побольше».
Я – пожалуйста, я человек добрый. А Заморыш улёгся на кровать, донельзя важный, 
осматривает рожу в зеркальце и уже не говорит, а изрекает:
«Не зря девки на меня глаза пялят. Они, девки, понимают, в ком настоящий шарм!»
– Врёт он, собака, – Заморыш сплюнул. – Ну погоди же!
– Не мешай! – зашумели на него ребята. – Дуй дальше!
– Меня, конечно, это слегка задело, – иронически похлопав свою жертву по плечу, 
продолжал Юра. – Нет, думаю, так дело не пойдёт! Когда время подошло к двадцати 
четырём, минуток без пятнадцати, кое-как взгромоздился на костыли, разыскал в 
пустой комнате кусок мела – госпиталь в бывшей школе находился – и вполз на 
второй этаж. Иду и смотрю на двери. А вот и комната номер десять. Стираю