фрау Кунце и её двух мальчишек никто не обижал. Младшего, общительного 
шестилетнего Карла, охотно ласкали соскучившиеся по детям солдаты, а старшего 
не любили: он держался насторожённо, исподлобья смотрел на нас белесыми глазами 
недозревшего гитлерюгенда, и при его появлении Юра немедленно цитировал 
маршаковские строки:


Юный Фриц, любимец мамин,
В класс пошёл сдавать экзамен…


В лесах ещё вылавливали одичавших немецких солдат, до деревни время от времени 
доносились выстрелы, но война, по общему мнению, закончилась. Мы жадно ловили и 
передавали друг другу слухи о скорой демобилизации и в ожидании её, как говорил 
Юра, «разлагались на мелкобуржуазные элементы»: спали, ели, играли в шахматы, 
лениво чистили оружие, снова ели и спали. Иногда мы выходили в сад, расстилали 
на траве под яблоней шинели, загорали и мечтали о прекрасном будущем.
– Вернусь в Саратов, – разглагольствовал Юра, нежась в солнечных лучах, – подам 
заявление в десятый класс и до сентября буду валяться на койке. Сестрёнка у 
меня библиотекарша, книжками обеспечит. Из комнаты не выйду! Почитал часок – и 
на боковую, минуток на шестьсот…
– А горшок кто будет подавать, управдом? – поинтересовался Виктор. – Не для 
мужика занятие – три месяца бревном валяться. Эх, приеду домой – к ребятам 
пойду, на завод. У нас футбольная команда была первая в городе, левого инсайда 
играл. Постукаешь по воротам досыта, а вечером – в парк с девчонкой… Орден и 
медали нацеплю, пусть завидуют! Тебе одолжить одну, Мишка?
– Не успел заработать, – сокрушённо вздохнул я. – Сам таскай.
– Может, и успел, – обнадёжил Виктор. – Попрошу батю узнать, Ряшенцев после 
озера подписывал какой-то список.
– Вряд ли, – усомнился я. – Даже точно не знаю, попал ли в кого-нибудь. А 
Володька бы вторую «Славу» получил за танк, не дожил…
– Обидно, под самый конец погибли… – сказал Юра.
– Сергей Тимофеевич мечтал, – вспомнил я, – что вернётся в Москву и возьмёт нас 
учиться к себе. Лучше бы Локтев отослал его в штаб корпуса, там ведь тоже нужны 
переводчики…
– Сколько корешей у меня за войну убило, – расстроился Виктор. – У тебя потому 
глаза на мокром месте, что первых потерял. А годишко-другой повоевал бы – 
привык. Хотя нет, глупость я сказал, всё равно сердце щемит, как вспомнишь. 
Может, с годами это пройдёт, а может, нет.
– Не пройдёт, – Юра покачал головой. – Это, брат Витюха, навсегда.
Так мы лежали, говорили о погибших друзьях, мечтали о возвращении домой и 
думали про себя, что всё-таки это здорово получилось, что мы живые.

А в эти минуты в штаб полка приехал на мотоцикле связной офицер из корпуса. Он 
вручил Локтеву пакет, и через несколько часов мы шли на юг спасать восставшую 
Прагу. Мы шли, не зная о том, что на этом пути расстанемся ещё со многими 
друзьями и последнего из них похороним пятнадцатого мая на площади застывшей в 
скорбном молчании чешской деревушки.



БАЛЛАДА О ПОВОЗКЕ

Я не вёл записной книжки и многое забыл. За редким исключением, я не помню 
фамилий моих товарищей – они входили в мою жизнь чаще всего на несколько дней; 
я забыл названия деревень, которые мы брали, а впечатления, когда-то меня 
потрясавшие, словно потеряли свою реальность, и нужно иной раз себя убеждать, 
что это случилось именно со мной.
Но главное осталось, как остаётся на пути вешних вод тяжёлый камень.
На всю жизнь, наверное, запомню я урок, который мне преподал Виктор Чайкин, 
когда мы переваливали через Рудные горы.
«Мы шли» – это было бы сказано неточно, мы рвались вперёд в марш-броске, делая 
по пятьдесят километров в сутки. Потом мы узнали, почему так спешили: в 
израненном теле Чехословакии засела миллионная армия фельдмаршала Шернера, и 
над страной Яна Гуса и бравого солдата Швейка нависла грозная опасность.
Спустя много лет, плавая на рыболовном траулере, я видел, как билась на корме 
попавшая в трал огромная акула-пила. Жизни в ней оставалось на несколько минут, 
но – горе неосторожным! Акула и сейчас, умирая, могла нанести смертельный удар 
своей страшной полутораметровой пилой.
Фашистская военная машина тоже содрогалась в последних конвульсиях, её нервная 
система погибла вместе с Берлином, но в этой агонии армия Шернера могла 
натворить много бед.
Первыми рванулись из-под Берлина в Чехословакию танковые армии, и мы видели их 
работу. По обеим сторонам живописной, в цветущих яблонях и вишнях дороги грудой 
бесформенного лома валялись в кюветах разбитые немецкие танки, брошенные пушки, 
сгоревшие машины и тысячи винтовок – автоматы мы подбирали, их у нас не хватало.
 Это был манёвр, неслыханный в истории войн, – танки умчались далеко вперёд без 
поддержки пехоты. Теперь мы должны были их догнать. Слева от нас, километрах в 
тридцати, гремел бой – брали разрушенный несколько месяцев назад американскими 
самолётами Дрезден, и я вспомнил, как мечтал Сергей Тимофеевич увидеть