– Вот и возьми, – великодушно разрешил Гришка. – Теперь о деньгах. Я разобью 
свою копилку, там у меня два рубля сорок копеек.
– А мне, – похвастался Ленька, – мама обещала подарить на день рождения пять 
рублей!
– А когда у тебя день рождения? – поинтересовался Федька.
– В ноябре, – вздохнул Ленька.
– Раньше нужно было рождаться, – назидательно заметил Федька. – В ноябре, брат, 
мы будем на Эбро! Или в Толедо… И всё равно я запузырю в танк лимонку!
– А вдруг, – высказал догадку Ленька, – нам всем на четверых выдадут одну 
винтовку? Кто её будет носить?
Мы заволновались.
– Я считаю, – дипломатически заметил Гришка, – что кто все придумал, тому и 
носить.
– Такого уговора не было! – Федька повысил голос. И тут же грубо намекнул: – 
Винтовку должен носить тот, кто самый сильный.
Домогательство было встречено взрывом возмущения. Винтовку мы тут же разыграли, 
и жребий выпал мне. В глазах друзей светилась чёрная зависть. Чтобы скрыть своё 
ликование, я выглянул из пещеры.
– Ми-ша! – послышался голос мамы. – Немедленно домой! Ми-ша!
– Завтра после школы – в пещеру, – напомнил Гришка. – Кто возьмёт в библиотеке 
испанский словарь?
Мы разошлись. Я брёл домой, согнувшись под бременем страшной тайны. На душе 
было радостно и тревожно. Сзади послышался топот, меня догонял Федька.
– Миш, – сдавленным голосом произнёс он. – Хочешь за винтовку удочку и все 
пёрышки, штук сорок, а?
Я молча показал ему фигу.



ТАЙНА (Окончание)

– Никулин, встаньте!
Гришка вскочил и захлопал длинными ресницами. Усатый начал вышагивать по классу 
– верный признак того, что сейчас начнётся комедия.
– Надеюсь, вы извините меня, – начал Усатый под сдержанное хихиканье, – за то, 
что я поступаю столь бестактно. Ведь я мешаю вам заносить свои умные мысли на 
бумагу, которую вы сейчас лихорадочно засовываете в карман. (Хихиканье 
усилилось.) Однако я полагаю, что эта бумага имеет примерно такое же отношение 
к уроку истории, как мяуканье кошки – к приливам и отливам. (Радостный рёв 
всего класса.)
Усатый с минуту ходил по классу, бичуя позорный поступок Гришки. Эти монологи 
были нашим любимым развлечением. Усатый был вежлив и изысканно остроумен. К 
ученикам, даже к первачам, он всегда обращался на «вы», что придавало его речи 
особую ироничность. Сначала мы были этим потрясены, но потом привыкли и, как 
положено, стали вышучивать такую странность. Как раз перед самым уроком Усатый 
застал Гришку на месте преступления, когда тот, подражая баритону учителя, 
выговаривал школьной кошке: «Вы, кошка, скушали колбасу и тем самым преступили 
законы человеческого общества. И посему не обессудьте, кошка, но я должен 
дёрнуть вас за хвост».
Пока Усатый добивал Гришку, я успел передать ему записку, и он подготовил 
сокрушительный контрудар. И едва Усатый произнёс свои заключительные слова: 
«…поскольку вы, Никулин, не слушали моего рассказа, я вынужден зафиксировать 
это прискорбное явление в журнале», как Гришка с обидой сказал:
– Зря вы, Иван Николаевич, на невинного человека напали. Я вас с таким 
вниманием слушал, что даже в мозгу зазвенело! Особенно в том месте, когда 
Гектор в честном поединке сразил Патрокла, друга Ахилла, который отдал ему 
доспехи, которые выковал Гефест, который был хромой, потому что Зевс швырнул 
его вниз с Олимпа.
Усатый был явно озадачен.
– Гм… гм… – произнёс он. – Вот как?
– Конечно! – подтвердил Гришка. – Поставили бы мне плохую отметку, а потом бы 
мучились угрызениями совести. По ночам.
– Да, вы, Никулин, предупредили судебную ошибку, – согласился Усатый. – 
Благодарю вас.
– Пожалуйста, – откликнулся Гришка. – Я всегда, когда надо.
– А сейчас, – предложил Усатый, не желая смириться с поражением, – доставьте 
нам удовольствие: почитайте вслух бумагу, от которой я вас столь бестактно 
оторвал. Гришка смущённо вытащил из кармана листок, заглянул в него и хмыкнул.
– Мне…неудобно, Иван Николаевич. Тут о вас.
– Тем более! – обрадовался Усатый. – Читайте!
– Пожалуйста, – Гришка пожал плечами. – «До чего интересно Уса… Иван Николаевич 
рассказывает о древних греках! Так и слушал бы с разинутой от удовольствия 
пастью!» Это я веду дневник…
Не веря своим ушам, Усатый пробежал глазами по листку.
– Лесть – одно из наиболее скверных проявлений человеческого характера, – 
возвестил он. – В данном случае мы имеем лесть, смешанную с ложью. Это не ваш 
почерк, Никулин. Бумага подменена вот этим молодым человеком, который смотрит 
на меня чистыми глазами святого. Встаньте, Полунин. Это вы сделали?
– Ага, Иван Николаевич! – выпалил я неожиданно для самого себя. Усатый удивился.