необходимо было огромное напряжение – каждого полка и каждого в нём солдата.



ДОРОГА НА ПЕРЕДОВУЮ

Вторые сутки мы шли по лесным дорогам, все ближе подбираясь к линии фронта. 
Впервые я увидел немцев, – уступая нам путь, они, опустив глаза, стояли на 
обочине: старики, женщины и дети. Многие сидели на повозках, гружённых 
чемоданами, мешками и всякой рухлядью, выставленной напоказ; в повозки были 
впряжены сытые лошади.
– Нах хаузе, нах хаузе, – с искательными улыбками бормотали немцы.
Странная вещь: мы понимали, что перед нами отцы, жены и дети фашистов, да и 
сами не ангелы – немало их писем читали в газетах насчёт того, что «не смогла 
смыть кровь с кофточки, которую ты, Ганс, мне прислал»; понимать-то понимали, а 
ненависти к ним не ощущали. Скорее какую-то презрительную жалость, что ли.
– Люди ведь с виду, – словно оправдывался Митя Коробов, добрая душа. – И как 
они могли, а, Володя?
И немцев не трогали. Только один раз ездовой, не в силах преодолеть искушение, 
решил обменять свою облезлую кобылку на грудастого, откормленного мерина. Но 
едва он начал выпрягать его из фургона, как немцы окружили комбата Макарова и 
залопотали:
– Герр официр, герр официр…
Макаров сплюнул и приказал огорчённому ездовому не связываться.
А буквально через минуту произошло следующее: из леса раздался выстрел, и 
немолодой солдат из нашей роты с криком схватился за локоть. Вслед за Виктором 
Чайкиным мы бросились на выстрел, догнали убегавшего мальчишку лет четырнадцати 
и выволокли его на дорогу. Худой, в сером вязаном свитере, мальчишка дрожал и 
озирался, как зверёныш.
– Сукин сын, фашист недорезанный! – орал Митрофанов, потрясая кулаками. – 
Человеку руку испортил!
– Гитлерюгенд, – пробормотал Сергей Тимофеевич и спросил по-немецки: – Зачем ты 
это сделал? Ведь тебя по военным законам могут расстрелять.
Мальчишка громко заревел. У наших ног, обезумев от горя, ползала совершенно 
седая женщина, мать этого зверёныша. «Руди, Руди!» – стонала она. Посеревшие от 
страха немцы с ужасом наблюдали за этой сценой. Не решаясь взять на себя 
ответственность, Макаров послал за командиром полка. Локтев брезгливо посмотрел 
на зарёванного мальчишку и велел отпустить. Так и сделали. Правда, когда Локтев 
отвернулся, Митрофанов не удержался и на прощанье смазал мальчишку по 
физиономии.
Этот случай был единственным. Впоследствии мы не раз удивлялись, что немцы, 
завоевавшие половину Европы, не проявляли сопротивления. Советские люди, 
оказавшись в оккупации, не смирялись – недаром наши города и деревни щетинились 
виселицами для тех, кто не склонял головы.
– Как ни странно, – рассуждал Сергей Тимофеевич, – это явление одного и того же 
порядка: беспрекословное подчинение Гитлеру и полная покорность сейчас. 
Непротивление властям у немцев в крови – «дисциплинка», как говорил Володя. 
Никто не кричал о патриотизме больше немцев, а на поверку оказалось, что это 
чувство куда сильнее у нации менее «дисциплинированной», которую гитлеровские 
идеологи списали в неполноценные. Это явление прослежено многими учёными и 
писателями. И что же? Жители многих стран легко приспосабливаются к жизни любой 
страны, если она предоставляет им привычный комфорт; но русский, волею 
обстоятельств заброшенный на чужбину, так и не излечивается от ностальгии – 
чёрной тоски по родине. Озолоти его – всё равно каждую ночь будет видеть во сне 
берёзки… Иногда эту черту называют «национальной ограниченностью», но лично я 
вижу в ней высокую форму патриотизма…
Рядом с нами шёл командир роты лейтенант Ряшенцев.
– Товарищ Корин, – спросил он, когда Сергей Тимофеевич закончил, – вы член 
партии?
– Нет, – ответил Сергей Тимофеевич. – А что?
– Жаль, – вздохнул Ряшенцев. – Замполита у меня срезало… Образование у вас 
какое? Может, и язык знаете?
– Кандидат исторических наук. Знаю немецкий, могу при случае послужить вам 
переводчиком.
– О! – с уважением произнёс лейтенант. – Как же вы у нас оказались? Доложу 
майору, нечего вам солдатскую лямку тянуть.
– Очень прошу вас этого не делать, товарищ гвардии лейтенант, – резко сказал 
Сергей Тимофеевич. – Настоятельно прошу. Из роты я никуда не уйду.
– Наверное, добровольцем пошли?
– Так точно, товарищ гвардии лейтенант, – с подчёркнутой официальностью ответил 
Сергей Тимофеевич.
– А беседы-то будете проводить? – примирительно спросил лейтенант.
– Весьма охотно. – Сергей Тимофеевич столь же примирительно улыбнулся.
– Мы-то что, – проговорил Ряшенцев, – мы рады-радешеньки… Только всё равно 
вынюхают, загребут в штаб дивизии, а то и повыше – это как пить дать… Ага, 
выходим!
Наша колонна вливалась в невиданно широкую, выложенную бетонными блоками 
красавицу дорогу. Мы уже слышали про неё, но не думали, что она выглядит так 
внушительно. Ровная как стол поверхность, нигде ни единой щербинки – это было 
действительно великолепное инженерное сооружение, вызывающее зависть и общие