техникуме. После сборочного цеха, где мы делали своё небольшое дело и 
чувствовали себя людьми, учиться было скучно и неинтересно, на занятия мы почти 
не ходили.
Раз в неделю, прихватив с собой леденцы и сэкономленные продукты, я отправлялся 
за двадцать километров в заводской детсад, где подрастал младший братишка, 
бледная кроха, не помнившая, что такое семья. В редкий свой выходной к нему 
приезжала мама, но я предпочитал навещать братишку один, так как совершенно не 
выносил женских слез. Братишка, как волчонок, набрасывался на сумку, без 
разбора съедал все лакомства, спрашивал, когда мы заберём его домой и, 
повзрослевшее, все понимающее четырехлетнее существо, молча со мной прощался, 
без лишних слов и скандалов. Я успокаивал маму тем, что её младшенькому 
досталась не худшая доля, он жив и часто бывает почти сыт.
Решив обрести самостоятельность, мы поступили слесарями на кондитерскую фабрику,
 где в первый же день до тошноты объелись соевой массы. Через несколько дней 
директор фабрики послал нас к себе домой пилить дрова, мы обозвали его «тыловой 
крысой» и были уволены за опоздание на пять минут. Тогда мы подрядились на 
пристань разгружать арбузы, перебрасывались ими, вспоминая Антона Кандидова, 
ели до отвала с припасённым хлебом, заработали за десять дней по два литра 
водки, продали её на толкучке и вложили вырученные деньги в исключительно 
выгодное предприятие: дали их взаймы новому знакомому, весёлому и неунывающему 
пареньку-одесситу, который в знак благодарности назвал нас «своими в доску», 
рассказал полсотни анекдотов и навсегда исчез с горизонта.
– Ну, успокоились? – вздыхали мамы. – У всех дети как дети, а у нас какие-то 
вечные двигатели. Вертятся как наскипидаренные…
Удручённые своим невезением, мы уже подумывали было бросить техникум и снова 
уйти на завод, как вдруг перед нами заблистала такая ослепительная перспектива, 
что жизнь снова показалась прекрасной и удивительной. Неожиданно для всех мы 
как звери набросились на учёбу, получали сплошные пятёрки, радуя махнувших было 
на нас рукой преподавателей и приводя в умиление мам. Они и не подозревали, что 
мы взялись за ум не потому, что возвратились на путь добродетели, а потому, что 
решили «мотнуть клубок».
История этого термина такова. Как-то мы вычитали у Анатоля Франса притчу, 
которая чрезвычайно нам понравилась. Злой гений всучил ребёнку волшебный клубок 
и предупредил: не трогаешь его – жизнь стоит на месте, чуточку потянешь за 
нитку – дни медленно потекут, дёрнешь сильнее – дни помчатся вскачь. Не в силах 
преодолеть такое искушение, несмышлёныш начал вовсю мотать клубок: сначала для 
того, чтобы побыстрее стать взрослым и жениться на любимой, потом – чтобы 
добиться почестей, должностей и денег, узнать судьбу своих детей, потом, чтобы 
избавиться от жизни, ставшей невыносимой из-за старческих недугов и 
разочарований. С того момента, когда волшебник подарил ему клубок, мальчишка 
прожил четыре месяца…
Мудрая концовка – такой она кажется мне с высоты сорока лет; но тогда она 
обескуражила нас не больше, чем еретика намалёванные на церковных стенах 
картины страшного суда. Жизнь, стиснутая в один вулканический взрыв, – разве 
это не достойно восхищения? Как и все мальчишки, у которых эмоций куда больше, 
чем мозгов, мы ударились в мечты: «Нам бы такой клубок – вот дел бы натворили! 
Сначала намотали бы годика два, чтобы попасть на фронт, потом раз, два – и 
войне конец, а там видно будет…»
И вот однажды утром меня растормошил Сашка. В последнее время он уже не раз 
отмачивал такие штуки: будил меня в шесть утра и рассказывал о своей любви к 
Миле. Но не успел я как следует наораться, как Сашка грубо меня оборвал:
– На том свете выспишься, жив будешь! Ночь не спал, еле дождался, пока твоя 
мама на работу уйдёт, а ты… Помнишь, что майор сказал в прошлом месяце? «Вот 
если бы вы десять классов кончили – другой вопрос!» Говорил он так?
– Ну, говорил, – нехотя согласился я. – Чтоб отделаться.
– Вряд ли, с десятилеткой ему бы ничего не стоило нас взять.
– Ну и что ты предлагаешь? – обозлился я. – Стащить бланки аттестатов? Мёртвое 
дело.
– А я и не думаю красть бланки, – ухмыльнулся Сашка. – Охота была лезть под 
статью, когда аттестаты мы получим законно!
– Больной Ефремов, сколько будет дважды два? – предупредительно спросил я. – 
Какое сегодня число? Сколько ног у собаки?
– Заткнись и слушай, – отмахнулся Сашка. – В первом семестре мы изучаем 
математику, физику и химию за восьмой и девятый классы. Так? Так. Литературу, 
историю и географию мы знаем далеко вперёд, и их я не боюсь. Так? Так. Значит, 
можно мотнуть клубок. Усвоил?
– Ничего не усвоил, – признался я. – Что ты несёшь?
– Балда, – ласково сказал Сашка. – Ополосни рыло холодной водой и внимай! Мы 
заканчиваем первый семестр, берём справки, уходим из техникума и подаём 
заявление – куда?
– Ну, куда?
– В десятый класс вечерней школы! – торжественно возвестил Сашка. – Почему 
вечерней? Там ниже требования. Летом мы сдаём экзамены и получаем аттестаты, то 
есть в один год проходим три класса!
Стоит ли говорить, с каким энтузиазмом я ринулся в эту авантюру! Мы тут же 
решили взять себя в руки, поднатужиться, зубрить с утра до ночи и совершенно 
отказаться от личной жизни. Мила и Тая, посвящённые в наши планы, мужественно 
согласились встречаться только на два часа по воскресеньям, и мы с необузданной 
яростью вгрызлись в науку. Сначала все шло как по-писаному: мы успешно сдали 
экзамены за первый семестр, взяли справки и побежали подавать заявление в школу.