11-й этаж
– технические службы Дворца.


12-й и 13-й этажи
– городское управление кинофикации, отдел городского управления культуры, 
подсобные помещения, фотоателье.


14-18-й этажи
– гостиничные номера для приезжающих на гастроли коллективов.


19-й этаж
– кухня и вспомогательные службы ресторана.


20-й – 21-й этажи
– ресторан на 300 мест.

Далее – технический этаж.
Крыша высотного корпуса.



Лейтенант Гулин и его команда


Лейтенант Гулин прослыл в гарнизоне неудачником. Званиями, должностями его 
обходили, наградами тоже, и единственное, чем его без всякой скупости одаряли, 
были взыскания: их у него постоянно имелось с полдюжины, НЗ, как посмеивался 
Гулин.
Между тем, несмотря на своё скромное для тридцатилетнего офицера звание – 
сверстники в капитанах, майорах ходили, – неудачником он себя вовсе не считал. 
Это был тот счастливый характер, от которого невзгоды отлетали рикошетом. «Не 
повезло сегодня, повезёт завтра, – беспечно говорил он. – Светила бы звезда на 
небе, а погоны в бане не видны!»
За ним числилось множество приключений, которые вошли в гарнизонный фольклор. 
Начались они с того, что молодой, только что выстреленный из училища начальник 
караула выехал на свой первый пожар: задымилась мансарда на даче известнейшего 
в городе лица – главного режиссёра драматического театра.
– Подъехали, – рассказывал Гулин, – у меня кровь кипит, так потушу, что 
Савицкий с Кожуховым на руках носить будут. Выхожу, кидаю орлиный взгляд на 
мансарду, а вокруг меня режиссёр в пижаме бегает, на премьеру приглашает, на 
Гамлета смотреть. Приду, говорю, папаша, не беспокойтесь. И в бой, братва! 
Лафетный ствол поставил, поднял давление до двенадцати атмосфер – режиссёру 
класс хотел показать! Мы эту мансарду разнесли вдребезги! А потом выяснилось, 
что горела корзинка с бумагами, ведром воды можно было залить.
– А режиссёр? – стонали слушатели.
– С виду интеллигент, в пижаме из Японии, а ругался как пожарный, даже спасибо 
не сказал.
В другой раз тушили дом, перекрытие рухнуло, и Гулин чудом остался стоять на 
голой стене, на уровне пятого этажа. Стоять неуютно, не циркач всё-таки, стал 
кричать вниз: «Лестницу давайте!» Куда там, никто не слышит, идёт атака на 
огонь. Видит – внизу штаб, все вокруг бегают, по телефону звонят, никому до 
него дела нет. Ну, раз так – ствол на штаб, освежил хорошенько, вскочили, 
увидели, подали лестницу. Кожухов, облитый с головы до ног, похвалил за 
смекалку, а «за хулиганство» всё же навесил выговор.
И так пошло. Хорошо потушил, так квартиру внизу залил, – выговор. В другой 
пожар никаких накладок, одно сплошное геройство, так на вопрос председателя 
исполкома, трудно ли было, ответил: «А мы всё время боремся с трудностями, до 
обеда – с голодом, после обеда – со сном». За скоморошничество – строгач.
Задиристый, бесшабашный, острый на язык Гулин давно бы вылетел из пожарной 
охраны, если бы Кожухов в душе не испытывал к нему слабости – сам в молодости 
был не из тихих. И люди в карауле подобрались под стать начальнику, дерзкие, 
весёлые и вроде бы беспечные, но только до выезда на пожар: на пожаре Гулин был 
зверем. И тот, кто боялся огня, норовил пропустить товарища вперёд, у Гулина 
надолго не задерживался: уходи, друг, куда-нибудь, у нас тебе не ужиться.
Гулинских ребят приезжему начальству старались не показывать: КИПы, техника 
всегда в порядке, но либо полы не подметены, либо бойцы одеты с нарушением 
формы, либо, того хуже, сам лейтенант докладывает подмигивая (есть медицинская 
справка – непроизвольно подёргивается правое веко), от чего начальство приходит 
в ярость.
Зато на пожарах Гулину и его ребятам поручались самые «горячие» точки – эти 
сорвиголовы везде пройдут.

Другому старшему диспетчеру Гулин бы, наверное, сгрубил, но Нина Ивановна не 
раз его выручала и отказать в её просьбе, хотя такое дело считалось для