если бы Захаров часа два его подождал…
– Намылят мне холку за твоего академика, – бурчит Мурат. Известный человек, 
лауреат, а ведёт себя как трехрублёвый фан.
– Это который за трешку в день угол снимает, – комментирует Наде Гвоздь. – 
Очень легкомысленная публика, мы с товарищем Петуховым стараемся держаться от 
неё подальше.
– Распустил ты свой персонал, – неодобрительно говорит мне Мурат. – Теперь так: 
скажи академику… нет, Надежда Сергеевна, полагаюсь на вас, Максим человек 
несерьёзный… скажите академику, что Захаров прилетит за ним часа через два, 
пусть будет готов без всяких отговорок, мне и без него неприятностей вагон и 
маленькая тележка… А тебе чего надо?
– Олег и Хуссейн… послали передать… – Вася бежал и ещё не отдышался. – Свежая 
лыжня у четвёртой лавины!

* * *

Мы едем на вездеходе и слушаем Васину скороговорку. Он возбуждён и очень 
доволен, ещё никогда он не жил такой насыщенной жизнью. Никакого особенного ЧП, 
по его мнению, пока что нет, просто несколько лихачей похитили лыжи из 
контрольно-спасательной службы – спасатели-то были в оцеплении – и ушли в побег.
 Но далеко не убегут, это Вася гарантирует. А в остальном всё хорошо. 
Инструкторы и дружинники бегают за туристами, как собаки за зайцами, и загоняют 
в гостиницу. Не обошлось и без двух-трёх инцидентов – Вася не без гордости 
щупает здоровый фонарь на лбу, этакое лиловое подтверждение того несомненного 
факта, что моя уборщица на полставки честно отрабатывает свой хлеб.
– Будут жалобы, – цедит Мурат, – Абдул оформит тебе десять суток, это я тоже 
гарантирую.
– Мы в порядке самозащиты, – оправдывается Вася. – Не здесь, Максим Васильевич, 
дальше, за кустарником!
Я останавливаю вездеход, дальше ехать нельзя. Да и не только ехать, идти тоже 
нельзя, справа от нас – зона смерти, конус выноса четвёртой лавины. Она высится 
в полукилометре, необъятно огромная ослепительно белая четвёртая, будь она 
проклята. Мы становимся на лыжи и по глубоко проложенной лыжне направляемся к 
кустарнику. Оттуда не доносится ни звука, уж кто-кто, а Олег и Хуссейн не 
станут тревожить лавину громкими разговорами. Скрипят лыжи, мы идём молча, и 
меня вновь, в который раз за эти дни, охватывает нехорошее предчувствие. Не 
люблю я таких приключений – по своей воле идти в пасть к дракону. Ну, Вася – 
ему море по колено, ещё не битый, сияет, как солдатская пуговица, а вот за Надю 
я ругаю себя последними словами, её-то зачем потащил?
– Тишина-то какая, – делится своим наблюдением Вася, – будто…
– Цыц! – обрывает его Гвоздь.
Могильная тишина в зоне смерти – это действует даже на мою психику. Жутковато 
от мысли, что, если четвёртая надумает сорваться, нас укутает покрывалом 
толщиной в несколько десятков метров. Ну а «Дальше – тишина».
Я не выдерживаю.
– Надя, я, кажется, забыл выключить двигатель, возвращайся к вездеходу и жди 
нас там.
Она делает вид, что не слышит.
– Надя, прошу тебя…
– Возвращайся сам, – не оборачиваясь, бросает она.
Мы проходим кустарник, отсюда до Актау метров двести.
– Я говорил, что их догонят! – торжествует Вася. – Знай наших!
Нижняя часть склона оголена.
Теперь я уже точно знаю, что дело плохо. Если бы оно обстояло иначе, Олег, 
Хуссейн и Рома ни одной лишней секунды не оставались бы под этим гнусным 
склоном. «На том свете темно, – говорит в таких случаях Олег, – до чего ни 
дотронешься, холодно. Дёру отсюда, братишки!»
Теперь мы спешим, хотя спешить некуда и поздно.
– Мы за ними… они лэсенкой на склон… мы им: «Спускайтесь, там гибэль!» – 
сбивчиво рассказывает Хуссейн. Они смэялись… вот этот смэялся, обзывал!
Я смотрю на унылого, с поникшей головой типа – Анатолий…
Лавинку они обрушили пустяковую, кубов на триста, всех завалило, но трое 
остались живы-невредимы.
Сбросив лыжи, Надя склоняется над неподвижным телом.
– Искусственное дыхание! – волнуется Мурат. – Массаж!
– Всё сделали, – сдавленно говорит Олег, – опоздали… Эти трое на поверхности 
были, а её откапывали, неудачно она…
На меня в немом изумлении смотрят голубые глаза Катюши.
– Перелом шейных позвонков. – Надя встаёт. – Мгновенно…
– Хуссейн, этих переписать, – командует Мурат. – Составишь протокол. Потом 
доложишь, почему в КСС никого не было.
– Дежурный там был, – вступается за Хуссейна Рома. – Они его заперли и взяли 
лыжи.
Бедная дурочка, с горечью думаю я, чувствуя, что к горлу подкатывается комок. 
Ты хотела только любить и смеяться, а дождалась протокола. Без тебя мир уже не 
будет таким красивым, бедная дурочка…
Я подхожу к Анатолию и с силой врезаю ему по скуле. Он поднимается, вытирает с 
лица кровь и честно говорит:
– Бей ещё.
Он внушает мне отвращение.