будущее. Бесполезно, в её будущем для меня нет места. Это меня огорчает, но я 
человек покладистый и готов удовлетвориться настоящим, часа мне хватит. Она 
искренне возмущена, неужели я думаю, что за час добьюсь того, на что другим не 
хватает года? Я уточняю: не думаю – уверен, потому что номер 89 – это судьба: 
последние две цифры моего телефона. Подумав, она соглашается, что это меняет 
дело. После ужина она сплавит барбосов и соседку по номеру на французский 
детектив и будет ждать меня к половине девятого со слайдами и фокусом. Но если 
я надеюсь на нечто большее… Я заверяю, что в отношениях с женщинами стремлюсь 
лишь к чистой юношеской дружбе, не слышу язвительного вопроса насчёт жены и 
свекрови и возвращаю Катюшу к её креслу.



Шесть сантиметров в час

Мы качаем Османа – ювелирная работа! Взрыв спустил четвертую, не потревожив 
другие склоны.
– Подумаэшь, лавина, – с пренебрежением говорит Осман. – У кого зуб болит? 
Одним зарядом вырву, остальные целы будут.
Осман – наша гордость, лучшего взрывника во всей округе не найти, его сто раз 
переманивали горняки, но он нам верен. Эх, будь у нас вдоволь взрывчатки…
Мы спускаемся с гребня в опустевший лавиносбор, гигантскую чашу площадью с 
квадратный километр, и замеряем высоту линии отрыва лавины – примерно метр с 
четвертью. Далеко внизу громоздится конус выноса, теперь уже никому не 
угрожающая стотысячетонная масса лавинного снега. На километровой длины склоне 
опустели лотки и кулуары, чернеет грунт, голые камни – весь снег сорван вниз: 
уродливая, но милая сердцу лавинщика картина. У нас свои понятия о красоте: 
голый склон и груда лавинного конуса – вот воистину застывшая музыка!
– Да не скоро заполнится чаша сия! – декламирует Олег под общее шиканье. – Тьфу,
 тьфу, тьфу, от сглазу, – торопливо исправляется он.
– Типун тебе на язык, – упрекает Гвоздь и замирает.
Замираем и мы: возникший из ничего ветерок начинает крутить мелкие снежинки. 
Пока, ругая Олега последними словами, мы добираемся до станции, нас уже хлещет 
снегом по лицам.
– Ну, виноват, – казнится Олег, – ну, рвите на части, бейте в морскую душу!
Однако нам не до него. Лева преподносит выловленную из эфира приятнейшую 
новость: завтра приезжает комиссия, о которой мы и думать забыли. Вот кого бы я 
отлупил с удовольствием, так это Леву. Люблю комиссии! Ходят по станции родные 
люди, радостно сверкают глазами при виде сваленных на стол и покрытых пылью 
бумаг, ликуют, обнаруживая незаполненные страницы в вахтенном журнале, и с 
презрением слушают твой оправдательный лепет. Больше комиссий, хороших и 
разных!
От наплыва чувств у меня гудит в голове: пошёл снег… встреча с Катюшей… 
комиссия… отчёт, для которого в моём распоряжении одна ночь… Но прежде всего 
нужно всыпать Олегу.
– Аврал! – объявляю я. – Сменить на койках бельё! Заполнить вахтенный журнал! 
Роме и Осману привести в порядок бумаги, Гвоздю выдраить кастрюли, а Олегу – 
полы. За работу, негодяи!
– Что я, шилом бритый? – возмущается Олег. И – вкрадчиво: – Завтра они всё 
равно будут грязные – Гвоздь натопчет. Тогда и выдраим.
Жалкая, беспомощная логика бездельника и лоботряса.
– Я тебе помогу, – великодушно предлагает Вася. – Швабра есть?
– Вон висит. – Олег кивает на поварской халат Гвоздя, глядя на который 
испытываешь смутную догадку, что когда-то он был белого цвета.
Мы с Левой уединяемся в радиорубке, крохотном закутке, отгороженном от рабочей 
комнаты шторой из ватманских листов. Я проверяю записи радиограмм в журнале, а 
Лева даёт пояснения. На коленях у него обиженно мурлычет Ведьма, чёрная, как 
уголь, кошка, несколько минут назад Гвоздь достал её ремнем, когда она 
проводила на камбузе инвентаризацию. До позапрошлого года Ведьма квартировала у 
меня, но, по просьбе Жулика, на которого она охотилась круглые сутки, я 
выдворил её на станцию.
У Левы задумчивые голубые глаза и светлый пушок на щеках. Я люблю на него 
смотреть, он так чист и непорочен, что нам бывает стыдно за свой грешный образ 
жизни. Но Лева человек снисходительный, он прощает нам приземлённость за то, 
что мы его приютили и не смеёмся над его исканиями. Он сбежал в горы с третьего 
курса мехмата, чтобы понять, во имя чего человек живёт, – в горы, потому что от 
них ближе к вечности. Можно было бы сбежать и в пустыню, где тоже не очень 
много соблазнов и хорошо думается, но Лева не любит жары. Радист он на троечку, 
из любителей, но зато очень старается, а «порядок бьет класс», как говорит 
Гвоздь, который играл в футбол по мастерам («запасным заворотного хава», 
утверждает Олег).
– Молодец, – хвалю я. – Пусть три пары очков наденут – всё записано, ни одного 
прокола.
– Берегись!
Мы задираем ноги: это Олег выливает на пол ведро воды, чтобы затем наскоро 
вытереть её шваброй. Отъявленное очковтирательство, за такое на флоте месяц бы 
сидел без берега.
– Для комиссии хватит, – оправдывается Олег, – а нам и так хорошо.
«Спасибо вам, святители, что плюнули да дунули!» – Рома запускает магнитофон. 
Пыль с бумаг сдута, простыни сунуты в стиральную машину, грязь загнана под