Владимир Санин. Семьдесят два градуса ниже нуля


ЖЕЛЕЗНЫМ ЛЮДЯМ – ПОХОДНИКАМ АНТАРКТИДЫ



ВСТУПЛЕНИЕ

Поезд шёл по Антарктиде.
Шесть запряжённых в сани тягачей во главе с «Харьковчанкой» двигались по колее, 
утрамбованной поездами предшественников. Наступавшая ночь покрывала Антарктиду 
сумерками. Оттого снег, ещё несколько часов назад ослепительно белый, окрасился 
в темно-серые тона. Темно-серыми были тягачи, и колея, и небо над головою, и 
миллионы квадратных километров уходившего в ночь материка. Лишь искры, 
вылетавшие из выхлопных труб тягачей, да звезды, тусклый свет которых изредка 
пробивал нависшие над ледяным куполом облака, позволяли увидеть оранжевые бока 
«Харьковчанки» и причудливо раскрашенные стены балков.
Это был самый обычный санно-гусеничный поезд. Такие из года в год бороздят 
Антарктиду, доставляя грузы из Мирного на Восток и возвращаясь обратно. Полторы 
тысячи километров в один конец, сорок дней пути туда, дней тридцать обратно – 
вот и всё дела. Тяжёлая дорога, но давно протоптанная, до метра знакомая.
Однако никогда ещё поезд не возвращался с Востока в полярную осень.
Все когда-нибудь делается в первый раз. Кому-то судьба быть первым. Так было 
испокон веков: кто-то должен начать, испытать на себе, открыть. Вот и 
получилось, что десять человек на «Харьковчанке» и ещё пяти тягачах первыми 
пошли по Антарктиде в полярную осень.
Вздрогнув всем телом, остановился один тягач, за ним другой и все остальные. К 
заглохшей машине подтягивались люди. Они двигались тяжело и медленно, как-то 
скособочась. Но ничего странного в такой походке не было: быстро ходить по 
ледяному куполу не стоит – кислорода в воздухе как на вершине Эльбруса, и 
воздух этот сух, как в африканской пустыне. А скособочась они шли потому, что 
хотя их лица и были закрыты подшлемниками, так что виднелись лишь щёлки глаз, 
всё равно ветер пламенем обжигал кожу.
Люди остановились у тягача, негромко переговариваясь. Осмотрели, не торопясь, 
заглохший дизель, выяснили, что лопнул дюрит – резиновая трубка маслопровода. 
Принесли новый дюрит, заменили лопнувший. Потом посовещались и приступили к 
операции. Отвернули горловину цистерны и стали черпать оттуда густую массу, 
похожую на перенасыщенный крахмалом кисель. Набрав этой массы полбочки, 
разожгли из горбыля костёр и поставили бочку на огонь. Спустя некоторое время 
масса начала таять, и от неё потянуло запахом солярки; тогда в бочку вставили 
одним концом шланг, а другой его конец сунули в топливный бак тягача. Двигатель 
не успел по-настоящему остыть, и его запустили быстро, за час. Затем разошлись 
по своим тягачам и снова двинулись в путь. Впереди «Харьковчанка», за ней 
остальные машины.
От ближайшего жилья, станции Восток, их отделяло четыреста пятьдесят километров 
снежной пустыни. До Мирного, куда шёл поезд, – тысяча.
Десять человек были одни во всем мире, одинокие, как на Луне. Никто на свете не 
мог им помочь: люди сюда не придут, самолёты не прилетят.
Столбик термометра застрял на отметке семьдесят два градуса ниже нуля…



СИНИЦЫН

Под утро Синицыну приснилось, что он ведёт трактор по припаю. «Бери влево! – 
слышит он. – Разводье!» Синицын начал лихорадочно орудовать рычагами, но всегда 
послушный его рукам трактор, яростно взревев, на полной скорости рванулся к 
свинцовой воде. «Прыгай! Прыгай!» – отчаянный крик. Но поздно: трактор с 
грохотом проваливается.
Синицын проснулся от своего сдавленного стона. Море штормило. В каюте было 
душно. Синицын отёр со лба пот, поднялся с постели и подошёл к окну. Баллов 
пять, не больше. Вдали по правому борту возвышался исполинский айсберг, длиной, 
наверное, с километр, слева простиралось ледяное поле. Скука… Синицын взглянул 
на верхнюю полку, на которой похрапывал Женя Мальков, завистливо вздохнул и 
снова улёгся.
Не так он представлял себе первые дни возвращения домой.
Впрочем, подумал он, мечты всегда краше действительности. Три раза зимовал он в 
Мирном, и каждый раз возвращение домой казалось ему пределом человеческого 
счастья. Да разве только ему? Всем. Но возвращаться приходилось на «Оби», 
которая из Мирного отправлялась сначала по остальным станциям – разгружаться и 
менять зимовщиков, забирать сезонников, и дорога домой растягивалась на два с 
половиной месяца. Поневоле осатанеешь. Правда, сейчас Синицын возвращался на 
«Визе», но это тоже сорок дней и сорок ночей.
Синицын закрыл глаза и принялся уговаривать себя заснуть. Всего два дня прошло, 
как закончилась самая тяжёлая в его жизни зимовка. И самая неудачная.
А под конец зимовки природа сыграла с припаем злую шутку. Тридцатикилометровый 
припай дышал, лёд расходился, чернел разводьями. А на берег нужно перевезти 
тысячу тонн груза! Будь Синицын аэрологом или геофизиком, спал бы себе спокойно 
и ждал, пока не поднимут на вахту. Но начальник транспортного отряда отвечает в