|
работу, пока не возникнет крайняя необходимость.
– Ну, Боря, – сказал Гаврилов, – благословляю тебя, сынок.
И протянул листок с текстом радиограммы.
Прохождение радиоволн было хорошее. На связь Борис вышел быстро и, как говорят
радисты, отстукал текст. «со скоростью поросячьего визга»: «Нашли веху Пятой
экспедиции номер стёрт виднеется что-то вроде буквы икс указатель отсутствует.
Поблизости других вех нет. Сообщите координаты угол подхода к воротам. Как
поняли? Приём».
Мирный передал:
«Слышу плохо, повторите, приём».
Но повторить Борис уже не смог: напряжение в умформере упало до нуля.
– Я УФЕ, я УФЕ, почему молчите? РСОБ, РСОБ, РСОБ, я УФЕ, я УФЕ, Мирный вызывает
поезд Гаврилова, как слышите меня? Приём!
– Ребятам ни слова, – предупредил Гаврилов, – рация работает нормально! Борис
хмуро кивнул.
БОРИС МАСЛОВ
Нить оборвалась.
Ленька Савостиков рассказывал однажды про своё последнее поражение на ринге.
Бил его зелёный перворазрядник, расквасил нос, а Ленька только отмахивался
вслепую, словно мух отгонял, пока не грохнулся на ринг под ликующий вой
болельщиков.
Таким же беспомощным и жалким чувствовал себя сейчас Борис. Уши слышат, а язык
свинцовой чушкой лежит во рту.
– РСОБ, РСОБ, РСОБ, я УФЕ, я УФЕ, Гаврилова вызывает Макаров, слежу на всех
частотах, приём!
«Да идите вы со своими частотами… Ну, скажите, – молил Борис, – за– писали
запрос на ленту или нет».
– Я УФЕ, повторите ваш запрос, повторите запрос… Слежу на всех частотах, приём!
Слежу непрерывно, буду вызывать вас каждый час…
Борис откинулся, вытер вспотевший лоб.
– Все, батя, загораем…
– Записали тебя?
– Не сказали.
Гаврилов кивнул, прилёг па нары.
Борис скривился. Боль толчками била в бок, распухший и посиневший от
кровоподтёка. Ничего страшного, сказал Алексей, жизненно важные органы не
задеты.
Да, конечно, не страшно! Вашему брату врачу чужая боль не страшна…
– Болит? – спросил Гаврилов.
– Ерунда.
– Портрет у тебя перекосило.
– Так, немного.
– Держись, сынок.
– Есть держаться, батя.
А крик так и рвался из груди. Все ребра бы дал поломать – за связь! Нет ничего
больнее для радиста, чем потерять связь. Батя – ласковый, сочувствует. Лучше бы
орал, ногами топал, думал Борис. Ведь сам, своими руками отнёс запасной
умформер в Ленькин балок, хотя радист обязан иметь при себе полный комплект
запасных частей. Сгорел умформер вместе с балком, и сгорела вместе с ним
репутация радиста высшего класса Маслова. Черт с ней, лишь бы в Мирном записали
и расшифровали запрос! Сделали это – сохранится эта самая репутация, хоть и в
лохмотьях, как любит говорить Валера, а не сделали – мёртвые сраму не имут… Не
тягач, не камбуз – весь поход угробил. В голос бы завыть, чтоб в Мирном
услышали!
Целый час ждать, шестьдесят, нет, уже пятьдесят пять минут. Заснуть бы,
забыться на эти минуты! Нельзя, у одного человека в поезде нет дублёра – у
радиста. Был Попов, да весь вышел…
Батя лежит, молчит. Чем хорош батя, так это тем, что не ворошит старое. Когда
перед Комсомольской Борис разболтал содержание телеграммы Макарова и пошли
страсти-мордасти, любой другой начальник душу бы вытряс, а батя спустил дело на
тормозах. И за рацию не попрекнул ни одним словом. Лежит и молчит.
– Батя, – не выдержал Борис. – Знаешь ведь, моя вина.
– Ну?..
– Почему не всыплешь?
– Думаешь, полегчает?.. Врежу, ещё как врежу. Вернёмся, до копейки взыщу должок,
всю зимовку чесаться будешь… Вздремну, растолкай через сорок минут.
– Есть растолкать, – вяло проговорил Борис. С отвращением посмотрел на умформер,
пнул его ногой.
Тоскливо оставаться наедине с самим собой, хоть воробью излил бы душу.
Вспомнил свою первую зимовку на острове Уединения в Карском море. На станции
жило пятеро зимовщиков; дважды в год пароход доставлял продовольствие, и
самолёты раз в три месяца сбрасывали почту. Был тогда Маслов молодым,
неоперившимся птенцом и не знал многих полярных законов. Ночью загорелся домик
– дежурный уснул, угли из печки вывалились. Борис вскочил, комната в дыму,
полыхает огонь. Ничего не соображая, выхватил из-под койки чемодан и метнулся к
выходу. Иван Щепахин, начальник станции, схватил его за шиворот и ногой вышиб
|
|