Ну, взял батя с собой, а что толку? Тоже на подхвате. «Потерпи, Тоша, 
повзрослей на один поход, сынок». Повзрослеешь тут!.. Через зону трещин, 
заструги шли – близко к рычагам Валера не подпустил: рано, мол, присматривайся, 
дело серьёзное. Как на обсуждении вставишь слово – цыц, мальчишка, взрослые 
люди говорят. «Маленькая собачка до старости щенок»
– это о нем Сомов сказал. Не выдержал тогда, ответил: «Щенок – он всегда 
собакой станет, а мерину конём не бывать!» Не простил обиды Сомов… Вот тебе и 
попал в поход – чуть ли не пассажиром… Ленька и вполовину так тягач не знает, а 
почёт и уважение – батю от смерти спас! У Сомова не поймёшь, в чём душа 
держится, а герой – чуть сам не отдал концы, но вытащил Леньку из позёмки. Петя,
 уж совсем вроде ангелочек без крыльев, – воем исходил, а встал на помороженные 
ноги, чтоб накормить людей…
Тошка вспомнил вдруг рассказ старшего брата, как тот попал на фронт весной 
сорок пятого и, сопливый мальчишка, переживал, что война вскоре закончилась, а 
он подвига не успел совершить, вспомнил потому, что поймал себя на такой же 
детской мысли: обидно, поход на последнюю четверть переваливает, а он, Тошка, 
так ничем себя и не проявил.
Тяжело вздохнул: все думают, что нет на свете человека веселее и счастливее 
Жмуркина, а он просто неудачник. Ростом маленький, характером несолидный, 
любовью обойдённый. Никто не посмотрит на него такими глазами, как смотрят на 
батю, никто не скажет – выручи, Антон Иваныч, сходи ещё в один поход, на тебя 
вся надежда. Будет Тошка, не будет Тошки
– один черт. Никому он не нужен…
С этими горькими мыслями и тянулся за идущим впереди тягачом Валеры неудачник 
Тошка, глупый пацан, которого походники, как подарок судьбы, приняли, младший 
братишка, от одной улыбки которого оттаивали озябшие души, беззаветный трудяга, 
готовый полезть хоть в двигатель, хоть к черту на рога – свой в доску, 
рубаха-парень, надёжнейший из надёжных.
Кое в чём, конечно, ты сам виноват, но виноваты перед тобой и батя, и Валера, и 
другие старшие товарищи. Кто-то из них мог бы, должен был бы не только байкам 
твоим посмеяться, но и на разговор вызвать, понять, чем ты дышишь, и, 
разобравшись, сказать: «Ну какой тебе ещё нужен подвиг, если ты целый месяц 
идёшь в семьдесят градусов мороза по куполу, мёрзнешь, как не мёрзла ни одна 
собака, вкалываешь не за страх, а за совесть и всё-таки жив и пока здоров? Если 
об ордене размечтался, то зря: батя и тот ни одного в Антарктиде не получил. 
Зато все полярники будут знать, что за человек Антон Жмуркин. Мало тебе, что 
ли? Если мало, значит, верно, что ветерок в твоей башке гуляет и надо тебе 
повзрослеть ещё на один поход. Хотя и в этом ты ещё хлебнёшь – до Мирного 
восемьсот километров, лихие будут эти километры, поверь битому волчаре, Тошка…»
«Харьковчанка» остановилась, притормозили и следовавшие за ней машины. Тошка 
взглянул на часы – батюшки, обед! За раздумьями и как-никак самостоятельной 
работой забыл, что позавтракал плохо, и сейчас вдруг почувствовал такой голод, 
что съел бы, кажется, зажаренный коленчатый вал. Даже подшлемник не натянул – 
бегом по морозу на камбуз.
– Рано, – буркнул суетившийся у плиты Петя, – поди поработай, нагуляй аппетит… 
робот!
– Бойся собаку сытую, а человека голодного! – прорычал Тошка. – Дай хоть 
бутербродик умирающему!
Сердобольный Петя уступил, и Тошка, жадно прожевав кусок копчёной колбасы, 
сразу повеселел. Будто и не чувствовал себя разбитым, будто не думал о горькой 
своей судьбе.
Девичьи слезы, юношеские печали…



ЦИСТЕРНА

Не верили, не ждали от этой цистерны ничего хорошего, а всё-таки тлел уголёк 
надежды: чем черт не шутит, когда бог спит? Дыхание затаили, смотрели, как 
Ленька отвинчивает крышку горловины, и увидели снова облепленный густой массой 
черпак…
Ладно, хоть и на киселе, а дошли ведь сюда – до станции Восток-1, половина пути 
позади. То есть станции никакой здесь нет, символ один, но греет сам факт: не 
безликая точка в снежной пустыне, а географическое название, отмеченное на 
любой антарктической карте. Радиограммы домой отправили, и родные точно будут 
знать, где сутки назад находились их полярные бродяги. Удалось и кое-чем 
разжиться: на брошенных в незапамятные времена полузасыпанных снегом санях 
валялось несколько разбитых ящиков и с десяток досок. Пригодятся в хозяйстве, 
пойдут в огонь – соляр и масло разогревать.
Больше на станции делать было нечего, осталось лишь цистерну подцепить к 
Ленькиному тягачу, следом за хозсанями. Дело минутное: примотали стальное 
водило к саням, разошлись по машинам и двинулись вперёд – уже не по колее, а 
развёрнутым строем – снег в этом районе Центральной Антарктиды спрессован 
крепко, и необходимость в колее отпала.
Проехали метров сто – нет в строю Савостикова! Высунулся Игнат из 
«Харьковчанки», присмотрелся – не двигается Ленька. Может, цистерна отцепилась? 
Выругался Игнат и разворотом на сто восемьдесят градусов дал поезду команду 
возвращаться.
Вернулись и увидели такую странную картину: ревёт Ленькин тягач, содрогается 
весь от напряжения – и ни с места, лишь гусеницы прокручиваются. Что за