А до Мирного оставалось больше тысячи километров пути.
Всем было плохо. Втайне от всех сосал валидол Гаврилов, еле переставлял 
помороженные доги Петя Задирако, в кашлял с кровью Валера Никитин. Всем было 
плохо, но от сознания этого Леньке не становилось легче.
Он вёл тягая, отрешённо смотрел перед собой и с тоскливой покорностью ждал 
очередной поломки. С Востока, уступив наплыву чувств, послал Вике радиограмму: 
«Ответь одним словом, можно ли тебе писать», и сегодня в обед Борис Маслов 
сунул ему маленький листочек с двумя словами: «Да. Вика». Получи он этот ответ 
на Востоке – наверное, был бы счастлив. А сейчас равнодушно скользнул до листку 
глазами и сунул в карман.
Худший враг человека – безнадёжность.
Смотрел Ленька перед собой, на темневший впереди тягач Валеры Никитина, на 
усеянное холодными, блестящими звёздами чёрное небо, и внезапная жалость к 
самому себе полоснула его по сердцу.
И он заплакал.



ВАЛЕРА НИКИТИН

Тридцать километров, оставшиеся до Комсомольской, шли трое суток. И произошло 
это, как в шутку упрекали Гаврилова ребята, из-за его неосторожной реплики за 
обедом о пяти-шести часах пути до станции. Не имел он никакого права так 
говорить. Подумать про себя – пожалуйста, но произносить такое вслух ни один 
настоящий полярник себе не позволяет, так как человеческий расчёт оскорбляет 
Антарктиду, побуждает её указать человеку его место. Полярники – народ 
по-своему суеверный, их зависимость от Антарктиды слишком велика, чтобы 
пренебрегать внешними формами уважения к её возможностям. По шуточному ритуалу, 
если кто-то случайно оговорится, как это произошло с Гавриловым, товарищи 
должны тут же его поправить, постучать по дереву и трижды сплюнуть через плечо. 
Тогда Антарктида, может, и простит ослушнику его дерзость.
Но Гаврилова никто не поправил, и к морозам, которые перевалили за семьдесят, 
добавился ветер десять метров в секунду. Такие совпадения случаются крайне 
редко, потому что природа, будучи гармоничной, самые жестокие свои кары 
старается распределять более или менее равномерно. Так, в центральной 
Антарктиде с её сверхнизкими температурами почти нет сильных ветров, а в Мирном 
и вообще на побережье, где метели достигают ураганной мощи, морозы гораздо 
слабее.
Валера Никитин поругивал батю, но не за оговорку, конечно, а за то, что 
вынужден был уступить Давиду своего стажёра. Тошка брал на себя главное бремя 
ремонтов. Теперь с мелкими поломками Валера должен был справляться сам. А 
чувствовал он себя скверно: то ли застудил лёгкие, то ли просто сказывалась 
горная болезнь, но его одолевал тяжёлый кашель с красными прожилками в мокроте. 
Десяток инъекций пенициллина облегчения пока не принесли.
– Вернёмся, – пообещал доктор, – отведу тебя в парную, самолично исхлещу 
веником, а потом уложу в медпункте – заметь – на чистую простыню, напою чаем с 
малиной, и наутро встанешь как новенький!
Сказка? Неужели где-то есть такая жизнь?
– Загибаешь, Шахерезада, – отмахнулся Валера. Парная, чистая простыня, чай в 
постельку… Эй, стража! Вырвать у лгуна его коварный язык!
Лет пятнадцать назад, припомнил Валера, в двадцатиградусный мороз мать не 
пускала его в школу. Что бы мамаша сказала, если бы увидела своего сына, 
выползающего из кабины вред ветром, словно автогеном режущим тело? Наверное, 
упала бы в обморок. Хотя теперь вряд ли…
Застопорила «Харьковчанка», что-то стряслось у Игната. Поезд остановился, 
придётся выходить. Заманчиво, конечно, отсидеться в тёплой кабине, а то и 
вздремнуть, пока Игнат не исправит повреждение, но нужно проверить пальцы. Будь 
они прокляты, эти стержни, соединяющие траки в гусеничную ленту. Полуметровые, 
а лопаются, как спички. Недосмотришь, палец выскочит – и гусеничная лента 
размотается, как змея.
Валера надел подшлемник, ушанку, для страховки обмотал лицо шарфом, поднял 
капюшон каэшки, как называют полярники свои тёплые, на верблюжьем меху куртки, 
и вылез из кабины. Тут же подставил ветру спину, но мороз все равно добрался до 
глаз, чуть не склеив ресницы, прокрался к запястьям (сколько ни говорили насчёт 
рукавиц – все равно шьют короткие) и сковал дыхание. Валера постоял, унял 
бешеный стук сердца, взял молоток и стал осматривать ленту. Так и есть, вылезли 
головки двух пальцев. Спасибо, Игнат, вовремя остановился. Теперь нужно 
хорошенько подумать, как половчее произвести замену. На мгновение мелькнула 
соблазнительная мысль: осторожно вбить головки назад – авось продержатся до 
следующей остановки, а там уже поставить новые пальцы. Иногда ребята так и 
делали, если очень сильно уставали. Но это было рискованно, да и батя, если 
догадывался, за такие «шалости» пощады не давал.
Валера отошёл от колеи влево, посмотрел: все водители хлопотали у лент, у всех 
одно и то же… А пальцы, как на трех, лопнули под вторым и третьим катком. 
Пришлось чуть протащить тягач вперёд, с таким расчётом, чтобы сломанный палец 
оказался в провисающей части гусеницы, между ведущей звёздочкой и передним 
катком. Нагнулся, тихонько выбил молотком головку. Теперь предстояло самое 
тяжёлое: вставить в отверстие новый палец и вколотить его кувалдой, выталкивая 
остаток сломанного.